У роз нет запаха и вкуса
Шрифт:
— Всё в порядке, леди Альяна, не надо никого звать. Если вы не против, я воспользуюсь вот этой салфеткой. Говорят, молочные маски полезны для волос… Но нужно непременно довести ситуацию до логического финала.
— Что вы имеете в виду?
— Для энергетического баланса и гармонии Вселенной, а также чтобы получить моё прощение, вы должны непременно покормить меня с рук.
— Вы…
Он улыбается, слизывая молочную капельку, свалившуюся с носа на губы, а я с каким-то обреченным ужасом понимаю, что всё идeт не туда и не так! Вильем живeт у нас всего пятый день. Мортона нет всего четыре дня. Что будет дальше? Нужно немедленно прекращать это всё. Пусть
— Пойду… Принесу ещё молока, — бросаю я первое, что приходит в голову, и быстрым шагом направляюсь у двери. Дохожу и даже берусь за ручку, но в этот момент рука Вильема касается моего плеча. Злосчастный молочник снова выскальзывает из моих пальцев и падает на пол, разбиваясь с тихим жалобным стоном.
— Леди Альяна…
— Уходите, — безнадежно говорю я.
Дергаю дверь на себя, но он давит на неё ладонью, не давая открыть.
— Леди Альяна… Чем я вас обидел? Вы как будто злитесь на меня, а я не могу понять, в чём дело.
Он стоит так близко, и единственная мысль, которая бьeтся в моей голове — надо бежать, пока не стало слишком поздно.
— Уходите. Отойдите от двери, — глухо твержу я, но он стоит, продолжая задавать глупые вопросы, на которые у меня нет ответа. Я не плачу, но от беспомощности и скручивающего напряжения плечи дрожат. И Вильем, конечно, воспринимает это по-своему.
— Альяна, Бога ради, простите меня…
Он тянет меня на себя, заставляя развернуться. Я хватаюсь двумя руками за кожаный ремень на его брюках, мимолeтно отмечая и то, что кожа дорогая, тонкая и мягкая, и то, какое неподдельное изумление проступает на его лице, такое искреннее, что я вдруг отчётливо понимаю: он не соблазнял меня по-настоящему. Но я уже не могу остановиться. То ли годы жизни с Мортоном так меня испортили, то ли муж был прав, чувствуя во мне глубоко скрытую порочность, о чём он сам так любил говорить…
Я почти грубо сдёргиваю его ремень, не просто расстёгиваю, а выдёргиваю из брюк, и глаза Вильема расширяются, будто я могу выпороть его, как нашкодившего ребёнка. Он и в самом деле почти ребёнок…
Я нащупываю пуговицы на его брюках, металлические, круглые, холодные, и расстёгиваю их, руки дрожат, и ещё можно остановиться, точнее — обязательно нужно. Но я тороплюсь, отрезая себе самой путь к отступлению.
Он мне не нравится, не понравился с первого взгляда. Но каждую женщину из тех, что уже воспользовались этим чистым, сильным и стройным телом, каждую, кто проделывал с ним то, что я делаю сейчас — и себя в том числе — я просто ненавижу.
Желание, яркое и необузданное, будто копившееся внутри меня все эти годы, взрывается фейерверком в глазах.
Стягиваю его брюки почти до середины бёдер, расстёгиваю пуговки на льняных, кремового оттенка кальсонах — мне почти не приходилось сталкиваться с этой деталью мужской одежды, имея дело с Мортоном — он-то ко мне являлся обычно уже без нижнего белья. А сейчас мне хочется глупо разулыбаться.
— Леди Альяна, подождите…
На брюках пуговиц было с полдюжины, а на кальсонах — всего одна. Мягкая ткань сваливается сама, и я кладу руку на его возбуждённый член, которые, будучи освобождён от плена одежды, почти прижимается к животу.
— Леди Альяна, я так не могу…
— Не стройте из себя скромника, — сипло шепчу я. — Раз уж вы сами не дали мне уйти вовремя…
Его член длиннее и чуть тоньше, ровнее, чем у Мортона,
Вильем молча отводит совершенно потерянный взгляд, торопливо натягивая бельё и брюки, а я, ещё пребывая в эйфорическом возбуждении, любуюсь иллюзией смущения, стыда, удовольствия и растерянности на его лице — и беспрепятственно выскальзываю в коридор.
…Боже.
Глава 6
Какая глупость — накладывать на какие-то дурацкие книжки такие сложные защитные заклинания! Можно подумать, кому-то придёт в голову их украсть. Да если и придёт в голову мысль с ними расстаться, людям приплачивать придётся, чтобы унесли! И какая чудовищная несправедливость, что библиотеку не может открыть леди Элона, которая является частью семьи Мортона Койно куда в большей степени, чем я, просто не носит его фамилию!
Я встала рано, отправилась в сад до завтрака и долго бродила по аллеям среди розовых кустов в одиночестве. Странное дело, эти розы не только раздражали меня, но и успокаивали. Они словно говорили — сколько не тревожься, в глобальном смысле ничего не поменяется.
Поглаживая пальцами кроваво-красные бархатные плотные лепестки, я пыталась выбрать какую-то стратегию поведения. Делать вид, что ничего не произошло или…
Или что? Извиниться? А разве за такое извиняются?
Никакие умные мысли не приходили в голову.
Я огляделась, по-воровски, украдкой, наклонилась и набрала в ладони горсть земли. Попробовала почувствовать её отклик, её спрятанную внутреннюю силу.
Ничего. Пусто.
Проклятый Вильем!
Всего за несколько дней совершенно взбаламутил всю мою душу, перевернул с ног на голову всю мою жизнь! Взять хотя бы тот же дар. Мортон был магом, если можно так выразиться, профессиональным магом, и из-за этого, а кроме того, уверенная, что мне совершенно ничего уже не светит в жизни, я оставила все мысли о развитии магии в прошлом. Я вообще забыла об этом начисто.
И вдруг…
Время безжалостно подходило к девяти, а в голове было пусто, и только щемящее чувство неизбежного скорого провала всё острее царапало изнутри.
«Нужно сказать Мортону самой», — мелькнула безумная мысль. Да, признаться — и пусть делает что хочет, вряд ли любая его больная и жестокая фантазия сможет удивить или напугать меня. Новая мысль — сказаться больной. Упасть, подвернуть, а лучше сломать ногу, не могу же я открывать библиотеку со сломанной ногой… Нет, не поможет, слуги просто вызовут целителя. Я заперта, безнадёжно заперта в клетке Койнохолла. Проще умереть. Впрочем, почему же проще? Дом не настолько велик, чтобы разбиться при падении с крыши, оружие Мортон держит под замком, и никаких ядов…