У смерти два лица
Шрифт:
• Да, знаю. Просто дел много. Не хочешь зайти ко мне, посидеть?
• Как обычно, не могу уйти. Но ты можешь прийти к нам. Заходи через главный вход — увидишь, как я поработал над прудом.
Через несколько минут я уже жду, пока Кейден откроет ворота. Я вдруг понимаю, что он, возможно, в последний раз приглашает меня в Уиндермер. После всего того, о чем я хочу его расспросить, он, скорее всего, станет обходить меня стороной. Но я ничего не могу поделать. Мне нужны ответы. И у Кейдена они есть.
Еще только самое начало восьмого, и по-прежнему ярко светит солнце. Кейден показывает
Я плюхаюсь на траву и поджимаю колени к груди. Сегодня я пришла с распущенными волосами, а солнечные очки подняты на лоб. Эффект Зоуи во всей красе, и почему-то это кажется уместным.
— Не знаю, как это объяснить, — говорю я. — Поэтому буду говорить прямо. Мне нужно задать тебе пару вопросов о Зоуи.
Кейден хмурится и садится рядом.
— Ты ведь не записываешь это для Мартины? — щурится он, словно у меня под одеждой может быть спрятан микрофон.
— Что? Нет! Просто… за последние несколько дней я вспомнила кое-какие вещи. Во всяком случае, мне кажется, что это воспоминания. Поэтому мне нужна твоя помощь.
— Что-то о Зоуи? — его голос полон скептицизма. — Вроде бассейна?
— Знаю, это звучит безумно, — начинаю я и останавливаюсь: наверное, это не лучшее слово, которое можно употребить в разговоре с парнем, у которого мать страдает психическим заболеванием. — Я хотела сказать, знаю, что это кажется невозможным и очень странным, но Зоуи и я… Мне кажется, мы были знакомы.
Я делаю глубокий вдох и продолжаю:
— В первую неделю после моего приезда мы с Пейсли пошли в кафе Дженкинсов, и там я увидела их фирменное мороженое — с шоколадом, карамелью и попкорном. Мне вообще обычно не нравится карамель, но я была обязана взять его. И вот теперь, через столько недель, до меня дошло — это был любимый вкус Зоуи. Вот почему я его вспомнила.
Кейден сидит со слегка отвисшей челюстью.
— Я ведь права, верно? — настаиваю я.
Сердце в груди бьется диким зверем. Вот оно! Кейден поможет мне во всем разобраться.
Он кивает, неловко проглотив ком в горле:
— Она всегда его заказывала. Ничего другого и знать не хотела.
— Ее любимый цвет — золотистый, — продолжаю я. — Ради компромисса она была согласна на желтый, но больше всего любила золотистый.
— Золотистый цвет отлично шел к оттенку ее кожи, — говорит Кейден. — Она всегда говорила, что чувствует себя…
—… принцессой, — договариваю я за него.
Потому что откуда-то я это знаю. Помню. Мне она тоже об этом говорила. Мы действительно встречались в декабре. Возможно даже, что мы были знакомы и раньше.
— Ни хрена себе… — говорит Кейден.
Его лицо выражает не удивление — что-то среднее между потрясением и ужасом.
— Она любила всевозможных животных, — говорю я, обретая уверенность. — Она заботилась о них. Но до ужаса боялась гроз. То есть буквально тут же взмокала от пота и впадала в панику. В ее доме на первом этаже есть чулан — прямо между ванной и гостиной. Она убегала туда в грозу. Там был свет и много одежды, которая глушила звук.
— Астрапофобия, — тихо произносит Кейден. — Она беспокоилась из-за морских штормов, не хотела, чтобы фобия мешала ей участвовать в морских экспедициях. Мы часто разговаривали об этом.
Я киваю. Мой мозг никак не мог такое выдумать. Это слишком характерно. Это должно быть воспоминание. А значит, и это, последнее, тоже.
— А ее любимое стихотворение — наше любимое стихотворение было «Волшебница Шалот» Теннисона. Я полюбила его с детства, когда посмотрела «Энн из Зеленых Крыш». Там Энн пытается воспроизвести стихотворение и едва не тонет в озере.
У Кейдена глаза лезут на лоб.
— Знаю, звучит пугающе, — продолжаю я. — Но ее спасает злейший враг, Гилберт Блайт. Кажется, мы с Зоуи когда-то вместе рассказывали это стихотворение, любимые строчки из него, как это делала Энн. Это стихотворение — трагическое и прекрасное. И оно было нашим.
На мгновение мы оба умолкаем. Все обрывки, наполнявшие тенями мой рассудок, приобрели четкие очертания. Эти воспоминания реальны. Кейден их подтвердил. Зоуи каким-то образом, который я сама не могу понять, была частью моей жизни.
Потом Кейден задает вопрос, который я ожидала услышать:
— Откуда ты все это знаешь, Анна?
Я молчу, потому что не знаю, что и ответить.
Факт: Зоуи написала мне в декабре, перед исчезновением. Факт: я знаю о ее жизни такие вещи, которые могут быть известны только подруге.
После этого все теряется в тумане.
— Это какой-то дурацкий розыгрыш? — спрашивает Кейден. — Это Пейсли тебя надоумила?
— Нет, — уверенно отвечаю я. — Честное слово, это не так.
— Потому что ты и сама знаешь, что очень на нее похожа, — говорит он. — Ты уверена, что ты просто не… не зациклилась на ней? Никто не стал бы винить тебя за любопытство. Но вот это все — случай с бассейном и все эти предполагаемые воспоминания о Зоуи — уже какая-то клиника. Прекращай это.
У меня перехватывает дыхание, потому что внутри меня что-то подсказывает, что он прав. Все это очень, очень безумно. Даже опасно. Но…
— Богом клянусь, я не выдумываю, — говорю я.
На секунду мне кажется, что Кейден вот-вот заорет на меня. Но когда он начинает говорить снова, его голос спокоен:
— Ты мне говорила, что много бывала на вечеринках. Допивалась до отключки. Часто такое бывало?
— Чаще, чем следовало.
— На Новый год тоже так было?
Я ничего не отвечаю. Я вижу, что в голове Кейдена что-то происходит. Идет какой-то расчет, пляшут какие-то переменные, обретает форму какая-то идея. Я поднимаюсь с травы.