У тебя клыки?
Шрифт:
– Пожалуйста, Имоджен, у меня нет времени объяснять. Могла бы ты просто показать мне оберег?
Она наградила меня заинтересованным взглядом, потом повернулась так, чтобы ее тело закрыло вид от любого, кто мог бы взглянуть в нашу сторону. Мне пришлось с трудом удерживать свое внимание на ее указаниях; музыка была настолько убедительной, что все во мне кричало отправляться танцевать, развлекаться, позволить ей наполнить меня и стереть все мои заботы.
Она нарисовала на мне оберег, потом показала, как его рисовать. Дело с оберегами вообще-то не в правильном изображении символа, а в вере, вложенной в него. Это метод для всей магии –
Я сделала это! Я нарисовала оберег, и он заработал!
– Фуу! – заорала я, прихлопнув уши руками. – Народ, это же в пятьдесят раз хуже!
Имоджен рассмеялась и обернулась к музыкантам, протягивая руки парню, стоявшему над повергнутой фигурой Элвиса. Очевидно парень услышал пожелание Имоджен, потому что потер свои кулаки прежде чем принять руки Имоджен и начать танцевать с ней. Я подошла и толкнула Элвиса пальцами ног, но он не шевелился. Хотя его грудь поднималась и опадала, так что я поняла, что он не умер, а просто в отключке.
– Извини, но я должна заняться более важными вещами, – сказала я ему, когда повернулась в сторону танцующей толпы, протискиваясь вдоль края, когда высматривала Бена. На мгновение мой оберег ожил, отталкивая тьму, но также быстро образ растворился. Полагаю, что кто бы ни делал гламор, добавил немного силы в него, но покамест мой оберег выдержал, и это не коснулось меня.
Я колебалась, наблюдая за всеми танцующими, ненавидя то, что должна была сделать, мой разум отчаянно крутился как белка в колесе ища другой выход, но его не было. Бен думал, что сможет поймать человека, желающего его убить, но я знала правду. Кто бы он ни был, мужчина или женщина, в нем было холодное отчаяние, целиком, и телом и душой, преданное идее увидеть Бена мертвым. Ты не обретаешь такого рода решимость, если ты обычный охотник на вампиров. По крайней мере, я не думаю, что обретаешь.
– Только не боль, не снова, – сказала я себе и, сделав глубокий вдох, погрузилась в толпу. Я позволила своим рукам касаться каждого, не пытаясь направлять их, просто позволила себе беспорядочно проталкиваться вокруг. Люди, образы, предметы, чувства, моменты времени, мысли, желания, страхи – все что люди вокруг несли в себе, их подсознательное заполнило мой мозг пока я не подумала, что моя голова собирается взорваться, боль пронзила все мое тело от усилия удержать все это. Я не могла вздохнуть; тут было так много прижимающихся ко мне людей, наполняющих меня, так многие из них отталкивали меня в сторону и притягивали к себе. Ничего не осталось от меня, ни единой крошки, это все принадлежало им. Я просто была уверена, что мой мозг рушился, в какой-то момент я поняла, что переступаю грань от здравомыслия к безумию, чернота заполнила меня, мягкая, теплая, бархатная темнота. Она оградила меня от голосов, образов, людей заполнивших меня. Темнота укрыла меня, защищая в мягком коконе, медленно отделяя от толпы пока я не соскользнула в глубокий, темный, чернильный омут, что, казалось, встретил меня теплым объятием и шепотом, что все будет хорошо.
Глава 9
– Эй, –
– Эй. О-о-о, миндальные рогалики?
Он кивнул и шлепнулся вниз около меня, терпеливо ожидая пока я верну ему бумажный пакет, который выхватила из его рук. Было две вещи, существующие в Европе, которые я по-настоящему любила – замки (очень круто) и путь, которым все отправлялись каждое утро в местную пекарню, чтобы заполучить свежую выпечку. Хлеб был хорош, но миндальные рогалики…
– М-м-м, – блаженно сказала я, позволяя легким хлопьям[24] рогалика таять на языке. – В них, наверное, дофигенный дофиглион калорий, но люди, это здорово.
Сорен оторвал один из двух изогнутых рожков рогалика и, затолкав его в рот, начал жевать, щурясь на утреннее солнце. Бруно и Тесла щипали перед нами траву, отбрасывая вытянутые, колеблющиеся тени, медленно двигаясь по краю луговины, успешно пожирая траву, их хвосты, сохраняя ленивый ритм, отмахивались от мух. Я любила это время утра. Было недостаточно поздно, чтобы стало по-настоящему жарко, но достаточно тепло, чтобы заставить ваш дух парить. Парочка сине-зеленых стрекоз скользили низко над травой, потом направилась в сторону деревьев, где сочился тонкий ручеек.
– Как ты себя чувствуешь? – наконец, спросил Сорен.
Прежде чем ответить, я прикончила свой рогалик, обхватив руками ноги и упершись подбородком в колени, всосала последнюю сладость, миндальные крошки рогалика со своих зубов.
– Я в порядке; а почему ты спрашиваешь?
– Почему спрашиваю? У тебя прошлой ночью было что-то вроде приступа паники и тебя пришлось унести из главного шатра. Ты обычно так не делаешь. Я подумал, что, может быть, ты приболела или что-то вроде.
– Унести? – Я оперлась щекой о колено и посмотрела на Сорена. Его нос шелушился от солнечного ожога, полученного несколько дней назад. – Кто унес меня?
Он сорвал траву и бросил пригоршню в лошадей.
– Бенедикт.
Черт бы это побрал с лягушками-быками. Бен дважды нес меня, и оба раза я была слишком не в себе, чтобы это заметить. Я оглянулась на лошадей.
– Доктор Битнер сказал, что я могла бы проехаться на Тесле, если бы хотела, пока не вытащу его на дорогу, потому что у него нет никаких подков, и я не должна отправляться на нем слишком далеко. Он сказал, что я должна начинать медленно, развивая его выносливость, но он настолько стар, что по-настоящему не сможет скакать слишком долго.
Сорен скользнул по мне косым взглядом.
– Почему ты меняешь тему?
– Это то, что делают люди, когда не хотят говорить о чем-то.
Он думал об этом с минуту, потом спросил (именно так, я знала, он и сделает):
– Почему ты не хочешь говорить о том, что произошло прошлой ночью?
Я сорвала лютик и провела им под его подбородком. Он оттолкнул его.
– Если я расскажу тебе, что случилось прошлой ночью, ты покажешь мне, как скакать верхом?
Он взглянул на Теслу.
– Без седла?
– У меня нет седла.
– У тебя так же нет уздечки.
Я пожала плечами.
– Разве я не могу воспользоваться нейлоновой веревкой, чтобы править и его поводом?
Он тоже пожал плечами.
– У него нет... как вы это называете... – он сделал жест поперек рта.
– Удил?[25]
– Да, удил. Но я покажу тебе, если ты расскажешь, что случилось.
– Если я расскажу тебе, ты должен поклясться, что никому ничего не скажешь. Ни твоему отцу, ни еще кому-то. Понял?