У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
Антиох вдруг обратил к отцу хрустально-чистый взор:
— Диву даюсь порой, государь, на дела людские глядя. Люди гоняются за тенями. Люди влюбляются в тени и от той любви тают и гибнут.
— О каких тенях говоришь, сынок?
— О тех, коими полнится свет. Ибо все в нем — тени: богатство, слава, власть. Диву даюсь, государь: как люди не могут понять такую истину? Разве братья мои стали бы дружить с чаркой, осознав это? Стали бы надо мной насмехаться, словно над дурачком, видя меня с книгой в руках? Разве знатные люди мира не презрели бы зависть, лесть, наветы, вражду? Или не разумеют святые слова писания:
На палубе появилась княжна Мария. За ней, легко поддерживая ее под локоть, выступала Анастасия Ивановна. Обе стали прогуливаться, перешептываясь о чем-то. Для дочери Кантемира плавание оказалось трудным: близившаяся к разрешению беременность переносилась нелегко. Мерное покачивание судна, правда, не доставляло удовольствия и прочим женщинам. Никто не хотел, однако, казаться капризным. Разве в карете не следовала при войске ее величество императрица? Разве не осматривала она берега в подзорную трубу, стоя на мостике, рядом во своим августейшим супругом? Так что же, трясти свои кости в экипажах, по суше? Ни за что на свете! Мы не хуже, не хотим быть хуже и не будем ни в чем хуже надменной Екатерины! Пусть знают о том и некие сенаторы державы, особенно же его величество царь Петр, приезжающий к ним, чтобы повидаться и спросить о здоровье почитай что каждый день.
— В такую же тень влюбилась и наша княжна, — безжалостно продолжал размышления вслух Антиох.
Замечание заставило князя вздрогнуть. Не выдавая своего смущения и не браня младшего сына, невинного в своей жестокости, князь неслышно удалился и заперся в каюте. Иван Ильинский оставил в ней на столике листок бумаги с текстом манифеста, адресованного народам южных областей. Кантемир написал его на греческом, Ильинский перевел на русский, а Кадыр Мухаммед — на турецкий и арабский языки. Наборщики постарались поскорее его набрать и заключить в формы. Можно печатать хоть сегодня.
«Божиею поспешествующего милостию, мы, Петр I, император всероссийский, самодержец восточных и северных царств и земель от Запада к Югу, государь над землею, царь над морями, и многих других государств и областей обладатель, и по нашему императорскому достоинству повелитель, и прочее.
Всем подданным его величества, всепресветлейшего, великомочного, благополучнейшего и грозного старого нашего верного приятеля шаха державного и в службе его состоящим частнейшим и почтенным сипазаларам, ханам, корбшикам, агам над пехотою, тобжибашам, беглербегам над армиею, султанам, визирям и другим начальникам, полковникам и офицерам при войске, также почтенным учителям, иманам, муэдзинам и другим духовным особам, и надзирателям над деревнями, купцам, торговым людям и ремесленникам, и всем подданным, какого б оные закона и нации ни были, объявляем нашу Императорского Величества милость.
По получении всеми сего нашего императорского указа да будет вам известно, что как в 1712 году от рождества нашего спасителя Иисуса Христа (то есть от Магомета в 1124 году) состоящий в подданстве Его Величества, всепресветлейшего, великомочного и грозного нашего верного приятеля и соседа, государствами и землями знатнейшего персидского шаха, владелец Лесгинской земли Дауд-Бег и владелец Кызы-Кумыцкие земли Сурхай...»
С какой стати Антиоху пришли в голову эти размышления о тенях? Почему полагает, что княжна влюбилась также в
«А понеже наше Российское государство сими злодеями как в имениях, так и в чести весьма обижено, и не можно за то получить никакой сатисфакции, то мы, помолившись господу богу о победе, сами намерены идти с нашим непобедимым войском на оных бунтовщиков, уповая, что мы таких врагов, кои обеим странам толь много досады и вреда причинили, по достоинству накажем...»
Может быть, Антиох готов обвинить в погоне за тенями и меня самого? Что может он знать? Что — понимать? И почему мороз подирает по коже при мысли о его раздумьях?
«...Також и всем со стороны Светлейшей Оттоманской Порты в сих провинциях для торгов, или других дел, находящимся подданными подаем мы, сверх прежде учиненных трактатов, вновь твердое и несомненное обнадеживание нашим Императорским указом, что по вступлении нашего войска в помянутые страны ничего они опасаться не имеют, но свои торги и другие дела без опасения продолжать будут, токмо бы пребывали в тишине и покое. Такожде мы к наблюдению безопасности для вас и вашего имения отдали строгие приказы нашим генералам и другим начальникам, чтобы всем Светлейшей Порты в сих местах находящимся купцам, если они токмо спокойно поступать будут, как им самим, так и их товарам ни малейшей обиды, вреда или утеснения не чинить, как то заключенный между обеими нашими Дворами вечный мир требует; ибо наше мнение есть не инако, как сей вечный мир содержать твердо и нерушимо...»
Сквозь круглое оконце каюты Кантемир бросил взгляд на речные волны. Вверху и внизу по течению, по Волге, словно шеренги вестников весны — журавлей, плыли корабли, большие и малые, с десятками тысяч солдат, сотнями пушек, тысячами пудов провизии. Такой российской силы неминуемо устрашится и султан Ахмед, и визирь Ибрагим-паша, со всеми их янычарами и спахиями. Устрашатся и разобьют свои черные головы, дабы не осквернять дыханием вселенную. Князь продолжал чтение: «..ибо у нас нет иного стремления, кроме нерушимого сохранения вечного мира...» Обмакнул перо в чернила и добавил в скобках: «Если позволит бог».
Князь приказал стоявшему за дверями караульному:
— Пусть явится Кадыр Мухаммед!
Кадыр предстал перед ним незамедлительно, в сопровождении побратима Юсуфа. Оба, как всегда, широко раскрыли глаза и навострили уши в ожидании приказаний.
— Звал единого — явились двое, — усмехнулся Кантемир.
— Таков, ваше высочество, наш нрав, — ответил Кадыр. — Пара ушей слышит хорошо, две — лучше. Услышав двое и посоветовавшись — уже не ошибемся.
— Вот как! Дай же бог вам быть здоровыми и не впадать в ошибки. Вот вам поправка. Переведете ее на прочие языки. Отдадите затем наборщикам.
— Будет исполнено, господин.
Кантемир заметил, что в тот день толмачи повязали лбы тюрбанами и надели шаровары, перетянутые в талии полосатыми шерстяными кушаками.
— Христиане вас более не сторонятся?
— Нет, ваше сиятельство, — весело отвечал Кадыр. — Увидев, что мы такие же люди, как они, приобщили нас к дружбе своей и братству. Только вот когда отказываемся от вина — сердятся на нас и бранятся. Что за бог у нас, мол, такой мелочный, что отказывает нам в сладости винопития?