У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
Султан сделал знак, и Лупу вывели из дивана тем же путем. Он пятился, и через каждые семь шагов земно кланялся.
На следующий день Василе Лупу пошел к великому визирю и ему также поднес драгоценности и кошельки с золотом.
Но визирь глядел на него сурово.
— Дошли до меня слухи, будто ты сговариваешься с врагами нашими смертельными, гяурами-ляхами. Да будет тебе известно, Василе-бей, что мы не потерпим неверности!
— О, светлейший визирь, — с хорошо разыгранным негодованием в голосе воскликнул воевода. — Клянусь
Уловив в глазах визиря выражение удовлетворения, он понял, что следует продолжить свою мысль.
— Они связали себя клятвой быть во всем, как братья, и помогать друг другу против всякого, кто пойдет на них с мечом. Обрати внимание, светлейший, на слово «всякого», оно может означать и светозарного султана нашего. А в том, что касается истоков сего навета на меня, то я обязательно узнаю, откуда он проистекает...
Воевода Лупу положил к ногам визиря еще несколько кошельков и голос того заметно смягчился.
— Постараюсь, чтобы до ушей всемогущего султана дошли только высокие слова о тебе!
Господарь поцеловал руку визиря и вышел.
В Богдан-сарае ожидал капухикая Пэвэлаке его представитель в Порте, дородный мужчина с мясистым лицом, с маленькими глубоко посаженными, беспокойными глазами. В течение часа воевода беседовал с ним, пытаясь разузнать, откуда идут те лживые слухи, которые достигли ушей великого визиря. Но Пэвэлаке ничего определенного ему не ответил.
— Постараюсь разузнать, — сказал он на прощанье.
— Не задерживаю тебя, жупын Пэвэлаке, — кивнул ему воевода, — Коль понадобишься, пошлю за тобой.
Пэвэлаке вышел, споткнувшись о порог. За ним тут же в комнату вошел вэтав.
— Княжна Пэуна просит разрешения войти.
Воевода вскочил и пошел к двери.
— Тебе ли, княжна, ожидать, когда придет твой черед? — раскрыл ей свои объятия Лупу. — Разве ты не дитя мое?
Княжна пала ему на грудь и разрыдалась.
— Батюшка, твоя милость, очень уж сердце болит по усопшей нашей матушке! Глубока рана души моей и неисцелима!
— Что поделаешь, все мы смертны, — вздохнул Лупу. — А ты, как поживаешь?
Он бросил на нее испытующий взгляд. Спало с лица и увяло красивое его дитя.
— Дошло до меня, будто не слишком вы дружны с мужем.
— Как же нам быть дружными, когда вера и даже язык у нас разные.
— Неблагоприятен тебе Царьград, как погляжу. Не лучше ли вернуться на какое-то время в Венецию?
Княжна вздохнула.
— Домой хочу! На родную землю!
— Милости просим! Господарские дома в Оргееве ждут тебя.
— Непременно приеду. Здоровы ли мои сестры?
— В добром здравии. Княжну Марию сватает Радзивилл, литовский
— Слухи и сюда дошли. И еще знаю: доверенный твой, здешний капухикая Пэвэлаке, доносчик. Все визирю нашептывает. Опасайся, твоя милость, сего хитрого человека!
— Вот как! Это для меня новость! — удивленно поднял он брови.
— И у Матея-воеводы он на жаловании. Этот хитрец купил себе недавно дом, что твой дворец. Свекор мой сказывал, что даже он со своими богатствами не смог бы приобрести такой роскошный дом. А Павэлаке всего лишь слуга твоей милости... Откуда столько денег?
— Проверим это. Надеюсь еще повидаться о тобой, если не здесь, то в Молдове.
Господарь обнял и поцеловал дочь. Княжна чут отступила и, не поднимая глаз, спросила:
— Отец, правда ли, что спафарий Костаке отказался от должности и принял постриг?..
— Правда, дитя мое. Каюсь, что позволил ему уйти. Не смог удержать его...
Княжна выбежала из комнаты. Вэтав с удивлением смотрел на ее залитое слезами лицо.
Воевода тут же позвал логофета Тодорашку. Рассказанное Пэуной о Пэвэлаке жгло его.
— Так вот, жупын логофет, узнал я, кто продает нас туркам, — сказал он.
— Кто же это, твоя милость?
— Как раз тот, кто должен быть нам самым верным. Пэвэлаке, наш царьградский капухикая! Я его из бедности поднял и службу господарскую пожаловал, а он вот чем мне платит! Заманить его надобно сюда. Пригласите-ка на пир. В дверях пускай стоит капитан Михай со стражей. Как только войдет, — схватить его и в погреб. И там уж дознайтесь обо всем, что этот христопродавец натворил...
Пока бояре пировали с воеводой, жупына Пэвэлаке поднимали на дыбу. Выжав из него все, что знал, ему воткнули кинжал в сердце и, засунув в мешок, бросили ночью в море.
Перед сном воевода призвал капитана Михая и спросил:
— В чем признался Пэвэлаке?
— Все сказал. И сколько у Ракоци взял за письмо твоей милости Конецпольскому, в котором извещаешь о приготовлениях хана к походу против Речи Посполитой, и о стараниях польского короля поженить Радзивилла на княжне Марии, и о связях твоей милости с царем московским.
— А от воеводы Матея за что он брал деньги?
— Раскрыл твои замыслы согнать его с княжества с помощью больших людей в Стамбуле.
— Что вы с этим иудой сделали?
— Когда я увидал, что сказать ему больше нечего, мы прикончили его ударом кинжала. Мои люди отвезли его на берег и бросили в море. Но очнувшись в холодной воде, капухикая вдруг ожил и все пытался выбраться на берег. Здоров был, гадина!
В ту ночь воеводе приснился сон, будто стоит он на морском берегу и наблюдает, как купается капухикая Пэвэлаке. А тот ныряет и каждый раз вылезает с полными ладонями золотых и швыряет их на берег. Присмотревшись же хорошенько, воевода увидел, что это вовсе не золотые, а множество человеческих глаз, следящих за ним. Он проснулся в холодном поту.