У зла нет власти
Шрифт:
И еще мне вдруг вспомнилась женщина с тряпичным драконом на коленях. Кто она такая и что это за мир? Почему я туда попала? И какой у нее был странный голос, когда она сказала: «Это не Королевство»…
Я летела над рекой, стараясь держаться выше тумана. С тех пор как меня чуть не прикончила Туманная Бабища, я эту серую мокрую вату терпеть не могу. Мне мерещились крики… или где-то кричали на самом деле? Туман обманывал мое ночное зрение, я решила, что подо мной уже берег, и спустилась слишком резко. Зачерпнула воды кроссовкой, от неожиданности дернулась, потеряла равновесие и шлепнулась
В разных местах мне приходилось купаться, и в озере, и в ручье, и в море, – но никогда никакая вода не казалась такой упругой, ловкой и совершенно домашней. Меня не тащило, не сносило – просто несло, аккуратно, удобно, я могла бы разлечься и руки за голову закинуть – клянусь, вода по своей воле не попала бы ни в глаза, ни в нос! Мимо проплыл высокий берег… Снова сменился пологим… Река несла меня от замка – к порту, мимо городских строений, мимо пустых избушек рыбаков…
– Ланс, – прошептала я.
Река чуть качнула меня, будто в гамаке.
– Ланс, ты ведь помнишь Оберона?!
Река снова качнула меня.
– Помоги мне! Помоги, я опять не знаю, что делать! Что делать, если его забыл даже Уйма? Даже Александр! Даже Гарольд сказал мне, что я выдумала Оберона, чтобы было, на что надеяться!
Река чуть замедлила движение. Впереди показался берег – пологий песчаный пляж между двумя пристанями.
«Я был великим магом и великим воином, – мог бы сказать Ланс. – Но теперь я всего лишь река…»
– Разлейся! Останови Саранчу!
Ответа не было. Он будет бороться, поняла я, но Саранча переправится все равно; кроме того, чтобы взять замок, не надо перебираться через реку…
Берег приближался. Ланс не может мне помочь, он река…
Он великий воин.
«Попроси великого воина, давно оставившего мир живых, доверить тебе Швею – и, если твои помыслы достойны, маг, ты получишь искомое».
Я все-таки хлебнула воды – по своей собственной вине. И закашлялась. Помыслы-то мои достойны, и некромантией я сроду не занималась. Но в прошлом у меня была история, которую, если строго судить, вполне можно счесть предательством. Когда я поддалась на уговоры Александра и Эльвиры, согласилась помочь им обрести свое королевство, а в результате в опасности оказались жизни Оберона и всех его подданных. Тогда-то Ланс и погиб – в бою, защищая своих…
И что же – теперь я попрошу у Ланса Швею?
Можно сказать, что я не хотела никого предавать, всему виной козни Туманной Бабищи, Ланс простил меня, как простил Оберон… Любой подлец всегда придумает себе тысячу отговорок.
Река тихо качнула меня. Под ногами обнаружилось твердое песчаное дно. Оступаясь, стряхивая воду с посоха, я выбралась на берег.
– Спасибо, Ланс. Я обещаю тебе…
Я хотела сказать ему: «Буду искать Оберона, пока не найду», – но язык не повернулся. В этот момент я совсем не была уверена, что найду короля.
– Спасибо, Ланс. Я хотела сказать…
Откуда-то донеслись крики. Туман приглушал их. Драка в порту? Уйма?!
– Ланс, –
Плеснула волна. Светлая тень мелькнула на дне, будто большая рыба, и осталась лежать. Я протянула руку – и нащупала что-то твердое под водой.
Волна отхлынула.
Передо мной на песке лежал меч, очень длинный и узкий, с отверстием, похожим на игольное ушко, возле самого острия.
Людоеды взбунтовались.
Шатер, в котором днем принимал меня Уйма, пылал. Я пришла в ужас – но тут же, в свете пламени, увидела моего друга, огромного, волосатого, вооруженного кривым тесаком, теснящего сразу троих соплеменников, полуголых и дико ревущих. На моих глазах он опрокинул одного и отшвырнул второго, но тут к нему подобрались сзади и огрели палкой по лохматой голове. Уйма зашатался, его враги бросились на него, как шакалы, я вскинула посох, двигаясь страшно медленно, неповоротливо, будто воздух вокруг сгустился… Но раньше, чем я успела пробиться к Уйме на помощь, откуда-то сверху вдруг скакнула тонкая фигурка в развевающейся накидке, и заблестел, описывая круги, топор на длинной ручке.
Людоеды попятились, снова сомкнули круг. Уйма стоял на одном колене, мотая головой, по лицу его текла кровь. Его защитник танцевал, вспарывая ночь вертящимся топором, и в боевой рев людоедов вдруг вмешался тонкий, разъяренный визг:
– Назад, гиены, жирные бебрики!
Мои глаза отказывались верить очевидному – это была Филумена, явившаяся на помощь мужу. Ревел огонь и звенела сталь: каждый воин, оставшийся верным Уйме, сражался с парой-тройкой противников, и только принцесса-стерва, капризная негодяйка, стояла одна с топором против десятка озверевших дикарей.
– Женщина! – завопил предводитель бунтовщиков. – Мясо!
И добавил что-то неразборчиво на людоедском наречии. Нападающие вскинули клинки, дубины, крючья, секиры и разом кинулись на Филумену; Уйма, взревев, поднялся, как медведь, на дыбы и встретил их напор своим кривым тесаком. Топор Филумены перерубил напополам шипастую дубину; все это длилось секунд десять, и я наконец сумела преодолеть те пятьдесят шагов, которые нас разделяли.
– Уйма!
Мой посох выплюнул шар огня. Затрещали, дымясь, курчавые волосы на голых людоедских спинах. Пробивая себе посохом дорогу, я добралась до Уймы и Филумены – оба оскаленные, лохматые, с налитыми кровью глазами, они казались братом и сестрой.
– Привет, маг дороги! – прохрипел Уйма, говоря на вдохе, как обычно. – Прости, у нас неубрано, учу короедов, жритраву!
Голова у него была разбита, и кровь текла по виску, заливая поросшую щетиной щеку. Он пошатывался, но держался уверенно.
Горящий шатер обрушился. В небо штопором взвились тучи искр. Сразу сделалось темнее, и я смогла оглядеть поле боя ночным зрением. Людоеды еще сражались, и в этой каше невозможно было понять, кто из них верен Уйме, а кто мятежник. Те, что разбежались при виде моего посоха, ушли недалеко и теперь снова сбились в плотную стаю, сверкали глазами, от них толчками исходила опасность.