У зла нет власти
Шрифт:
Навершие посоха, оставшегося на земле, отдалялось, меркло, светило все тусклее; под куполом я расчихалась от пыли и влаги, с ужасом понимая, что лечу не сама – меня тянет, и держаться за рукоятку уже нету сил. И в тот самый момент, когда я уже готова была упасть, Швея начала опускаться. Сперва медленно и торжественно, потом все быстрее, так что, приземляясь, я немного отбила подошвы. На короткое время я получила возможность двигаться по своей воле – быстро схватила посох, как могла, пристроила его за поясом сзади, ужасно неудобно… Швея тем временем тяжелела, тяжелела, проломила своим весом стеллаж, на который я додумалась опустить острие, глубоко ушла в землю… И снова сделалась легче, выскользнула, потянулась вверх, поднимая
Так она шила.
Как у меня не отвалились ладони – не знаю. Наверное, помогли магические умения; без перчаток мне ни за что бы меча не удержать. Швея возносила меня в небо, как флаг на флагштоке, и некоторое время я скользила над городом, видя далекий рассвет с каждым разом все ярче. Но это было полбеды: вытягивая за собой нитку, Швея опускалась всякий раз в другом месте. Если это была улица – меч уходил глубоко между камнями мостовой. Если это был чей-то двор – меч тонул в земле, траве, песке, в переплетении изнаночных нитей. Однажды мы приземлились на крыше чьего-то дома; Швея ушла в крышу и под своим чудовищным весом проваливалась все дальше, кровлю разворотило, меня здорово поцарапало. Не выпуская меча, я провалилась на второй этаж, а потом на первый, а потом в подвал чужого дома. Здесь жили неладно – на изнанке царила путаница, но красная нитка уверенно тянулась за мечом, минуя петли, разрывая узлы. В подвале воняло плесенью и кислятиной, вдоль стен громоздились какие-то мешки; выдернув меч из твердой утоптанной глины, я едва успела выбраться из подвала по лесенке, шатаясь, выскочить на крыльцо полуразрушенного дома – и меч опять взлетел, а я болталась на нем, как живец на крючке.
Совсем рассвело. Швея подтянула меня вплотную к замку, я видела людей принца-деспота, мрачно сидящих вокруг костров в своем лагере, в круге опрокинутых телег. Они показывали на меня пальцами, на многих лицах виден был страх. Я по возможности делала мужественное лицо – не хватало еще, чтобы могучий маг, летящий в облаках вместе со своим мечом, плакал при всех от боли в ладонях, от страха, от усталости…
На лицевой стороне мира эти люди выглядели для меня одинаково – они были воинами деспота, наемниками, безжалостными и хищными. Теперь, на изнанке, я поразилась, какие они разные: одни казались почти детьми, маленькими и глупыми, другие выглядели уродливо, как сам деспот, третьи ничем не отличались от себя-на-лицевой-стороне… Я раздумывала над этим отрешенно, только бы отвлечься, потому что полеты-погружения Швеи измотали меня до полусмерти.
Потом Швея пожелала уткнуться в пень под самой стеной замка, в стороне от моста, у дороги к лесу. Я думала, что пеньком дело и ограничится – но вот уже перекладина ушла в трухлявое дерево, а Швея все тяжелела. Моя рука провалилась, и сам пенек вдруг распался, посыпались щепки, потревоженно замельтешили мокрицы, короеды, личинки насекомых… Швея безжалостно тянула меня вниз, я хотела отпустить рукоятку, но пальцы свело судорогой. Ухнули, рушась в пустоту, комья земли. Я уткнулась лицом в чернозем, подумала, что задыхаюсь, что есть силы рванулась – и задышала ртом, закашлялась и заругалась. Я сидела на дне подземного хода, над головой зияла дыра, там, на утреннем небе, гасли звезды. А где-то совсем рядом слышались человеческие голоса, и красная нитка тянулась вдоль коридора. Я покорно ждала, что Швея сейчас опять потянет вверх, но она медлила. Вес ее не менялся, только кончик чуть-чуть подрагивал, и красная нитка дрожала, будто очень большая струна. Неужели «шитье» закончилось?!
Я поднялась на трясущиеся ноги. В волосах моих застрял большой жук, мирно дремавший в щели трухлявого пенька и неожиданно очутившийся в роли беженца без крова над головой. На изнанке этот жук выглядел точно так же, как на лицевой
Швея уже тихонько тянула меня – вперед и вверх – вслед за красной ниткой. Я побрела за ней, не сопротивляясь. Земляные стены сменились каменными, запахло дымом и гнильцой, запах сгустился. Направо и налево открылись ниши в стене, забранные стальными решетками. На толстых прутьях сплетались узлами изнаночные нити. Я вдруг сообразила, что нахожусь в темнице, где держали государственных преступников.
Я была здесь всего один раз, и то не в самой тюрьме, а в подземелье у входа. Когда-то Уйма сидел здесь, сперва как узник, а потом по собственной воле – воспитывал отпетых людоедов, личным примером убеждал их, что людей есть нехорошо…
Швея в моей руке дернулась. В одну секунду я полностью потеряла власть над мечом; заорав от боли в судорожно сжатой руке, я метнулась вперед, туда, где горел огонь. В просторной, удобной камере сидели двое – один, с виду чудовище, был прикован цепью к стене, другой свободен, его лица я не успела разглядеть. Швея нацелилась на свободного человека и, как ни пыталась я ее удержать, с разгону проткнула ему бок.
Послышался ужасный звук раздираемой ткани. Свет трех больших факелов померк. В своем последнем рывке Швея вытолкнула меня на лицевую сторону мира; я увидела принца-деспота, подавшегося вперед и натянувшего цепь, и Максимилиана, глядящего на меня широко открытыми, очень черными глазами. Его белые волосы прилипли к белому лбу; он держался за бок двумя руками, ладони были красные и липкие.
– Макс, – прошептала я. – Она сама… Это она сама! Швея!
Я попыталась отбросить меч, но пальцы мертвой хваткой держались за рукоятку. Клинок выскользнул из Максимилиана; здесь, на лицевой стороне мира, я не видела вправленной в Швею нити, но сам меч был теперь кроваво-лаковым, и на острие у него, как насаженный на шпильку мотылек, трепыхался листок бумаги.
– Макс! – прошептала я.
– Ты мне все разбила, – сказал он слабым голосом.
Он отнял ладони от бока, и я увидела сумку, распоротую почти напополам. В сумке звякнули осколки стекла. Я почувствовала сильный запах – фруктовый и спиртовой одновременно.
– Черничная настойка, – простонал Максимилиан. – За что?!
Я лизнула меч. Красная жидкость оказалась приторно-сладкой и обжигала язык.
– Как ты здесь оказалась? Где ты была вообще?! Я ткнулся в ваш мир, а там время стоит! И тебя нет нигде… Где тебя носило?!
Я наконец-то смогла разжать пальцы, вцепившиеся в Швею. Клинок упал на каменный пол вместе с нанизанной на него бумажкой. Руку мою жгло будто огнем; стянув перчатку, я мельком увидела ладонь, густо покрытую волдырями.
– Маги дороги говорят правду, только когда им это выгодно, – проницательно заметил принц-деспот.
Он сидел в кресле, закинув ногу на ногу, будто цепь, приковывавшая его за железный ошейник к стене, волновала его не больше, чем венок из полевых цветиков. Рядом на маленьком столе стояла тарелка с яблоками, кувшин и кружка.
Максимилиан рылся в своей сумке. Книга-оборотень была пробита, залита настойкой и, будто в шоке от случившегося катаклизма, медленно меняла свой вид: оборачивалась черным кожаным томом с застежками.
– Макс… Ты ранен?
Некромант ощупал себя с видимым недоверием:
– На куртке дыра. Большая. И штаны… нет, сухие. Чудо.
– Это Швея! Тот самый меч. Она сама…
Я замолчала. Не хотелось выдавать тайну в присутствии принца-деспота. А кроме того…
В свете факелов я внимательно вгляделась Максимилиану в лицо. Прежде я не замечала, какие у него тонкие, неприятные губы, какие хитрые, бегающие глаза. Некромант; он не должен знать, что я сама умею выходить на изнанку. Не должен знать, что я научилась путешествовать между мирами; если он поймет, что я сильнее и могу без него обойтись, – он предаст меня…