У зла нет власти
Шрифт:
– Откуда ты, маг дороги? – спросил Уйма.
– Случайно шла мимо…
– Случайно, – Уйма кивнул. – Что это у тебя?
За пояс моих штанов был заткнул меч по имени Швея. Без ножен, очень неудобно.
– Волшебный меч.
– Тоненький, – Уйма прищурился. – Топором перерубить – раз хрустнуть.
– Он не для сражения.
Филумена оглядывалась, раздувая ноздри. Враги перестраивались, совещались, и явно не ради мирных переговоров.
– Ступай, маг дороги, – распорядился Уйма. – Здесь дело племени, нечего тебе…
Я не успела даже возмутиться. Людоеды снова пошли на приступ,
– Мохощипы! – завизжала Филумена. – Листогрызы!
Наверное, эти оскорбления были совсем уж непристойными для островитян. Озверев, они обрушились на нас, как кипящая смола с высокой стены. Уйма кинулся в битву, и сразу трое отшатнулись перед его тесаком; Филумена прикрывала спину своему королю и мужу, ее топор размазался в воздухе, вращаясь как бешеный. Я раз за разом заставляла посох выплевывать молнии, но силы мои иссякали, и каждая следующая молния выходила бледнее предыдущей. По спине градом катился пот, казалось, прошло полчаса, не меньше, когда людоеды вдруг отступили, и Уйма, залитый кровью, остался потрясать тесаком посреди пустой вытоптанной площади.
Филумена тяжело дышала. Накидка слетела с нее, она стояла в кожаных штанах и меховой короткой маечке, и мускулы бугрились на голых тонких руках.
– Здорово деретесь, принцесса, – еле выговорила я онемевшим языком. Она покосилась на меня – и царственно, благосклонно кивнула.
На пристани хрипло затрубил рог.
– Короеды, – просипел Уйма. – Они уходят.
В эту ночь корабли островитян под черными и красными парусами, со звериными хвостами вместо флагов, покинули город. Запрета на людоедство больше не было. Если бы Уйма первым разрешил своим воинам вернуться к традициям предков – он сохранил бы и преумножил свою власть. Но Уйма, не помнивший Оберона, все-таки настаивал на том, что есть людей нехорошо. Это стоило ему трона и едва не стоило жизни.
Его соперника звали Турма Двахребта. Уводя флотилию вместе с войском, он поклялся съесть Уймину печень на глазах соплеменников, и, насколько я успела узнать островитян, это не была пустая похвальба.
Как назло, верными Уйме остались старые, или слабые, или покалеченные в боях людоеды. Ночь стояла тихая; обсев костры на опустевшей площади, они постанывали и тихо жаловались друг другу. Не раз и не два мой обострившийся слух ловил печальные вздохи: вот сколько убоины валяется… Хуга Проглот, копьем убитый, нестарый еще и упитанный… Съесть бы хоть кусочек… Меня начинало трясти от этих робких жалобных сожалений.
Уйма уселся у отдельного костра. Филумена занялась поиском топлива; вытащив из соседнего дома обитое бархатом кресло, она споро разделала его своим топором, превратив в дрова.
– Уйма, – сказала я.
Низложенный король поднял голову. Кровь на его лице запеклась, стягивая кожу.
– Я их верну, – пообещал он мрачно. – Послезавтра они встанут на стене и будут защищать замок.
Он был по-прежнему огромный и грозный. Он никогда не бросал слов на ветер, но я знала, что именно сейчас он говорит впустую: потерянную власть так просто не вернешь.
Половина ночи прошла. Теперь, когда бой кончился, возбуждение схлынуло – а сил почти не осталось. Глядя в огонь,
Сидеть со Швеей на боку было неудобно. Я вытащила меч и положила себе на колени. На тонком лезвии отражался свет костра. «Он обладает свойством соединять разорванные связи, помогает в поиске пропавшего и спрятанного, лечит от беспамятства, у некоторых народностей служит для освящения церемонии брака, сшивая узами жениха и невесту…»
Лечит от беспамятства. Помогает в поиске пропавшего. Вот этот меч в моих руках, но что мне делать теперь?
Я положила ладонь на рукоятку. Никто в жизни не учил меня драться на мечах: хватало магического посоха. Швея казалась легкой, но со странно распределенным балансом: центр тяжести был сдвинут к острию, к «игольному ушку».
Филумена, ни на кого не глядя, подкладывала деревяшки в костер. Догорало чье-то удобное кресло, в котором год за годом отдыхали, вязали, беседовали, держали на коленях внуков. Точно так же догорит Королевство; стряхнув сон, я поднялась, держа меч в правой руке, а посох – в левой.
– Мне пора.
– Послезавтра на рассвете я приведу их, – сумрачно сказал Уйма.
– Береги свою печень, – я улыбнулась через силу. – До встречи, друг…
Он обнял меня, звонко хлопнул по спине. От него пахло дымом и кровью.
Глава 11
Шитье
Печальное и страшное зрелище – город, оставленный жителями. Чернели «звездами» разбитые окна, покачивались открытые ставни, валялись прямо на дороге потерянные, брошенные, вывалившиеся из мешка вещи. И не было ни души, не было даже крыс, даже кошек. Я шла по грязной мостовой, обходя по большой дуге все подозрительные предметы – чаще всего это были просто тюки или кучи тряпок, но два или три раза попадались и мертвые тела.
Я не хотела смотреть ночным зрением, слишком грустно и жутко было все это видеть. Но темнота стояла полнейшая, небо опять затянуло тучами, и даже звезд не было видно. Я почувствовала жар в ладони, сжимающей посох, навершие разгорелось зеленоватым мерцающим шаром, и в этом-то призрачном свете я зашагала по главной улице вверх.
Меч был по-прежнему у меня в опущенной руке. На ходу, чтобы согреться и взбодриться, я взмахивала им, нанося воображаемые удары и так и эдак. Меч – это не пистолет, из которого щуплый ребенок может застрелить умелого воина; умом я прекрасно понимала: случись что – Швея мне скорее помешает, чем поможет. Но очень приятно слушать свист рассекаемого сталью воздуха, когда идешь один по покинутому городу…
Отражая свет посоха, лезвие слабо светилось зеленым. Я то ускоряла шаг, то, вспомнив об усталости, начинала спотыкаться. Пустыня дрожит под шагами Саранчи; у меня в руках меч, который поможет найти Оберона, надо только добраться до замка, разыскать Максимилиана, расспросить Гарольда…
Швея странно дернулась в моей руке – стала тяжелой и сразу очень легкой, будто картонной. Я удивилась, подняла меч, всматриваясь в блики на острие, и вдруг Швея рванулась так, что я едва не выпустила ее: казалось, кто-то невидимый взялся за клинок и резко потянул на себя.