Убить волка
Шрифт:
Гу Юнь взял из рук Гэ Чэня его лампу и посветил на прогнившую древесину, где можно было различить нацарапанные ногтями символы...
— Великий маршал, что это значит? — спросил его солдат.
Голос Гу Юня чуть дрожал:
— ... под пылью от вражеских копыт высохли слезы давно тех, кто горько рыдая, оставил родные края... Это первая половина.
Под деревянной колонной лежал мертвец. Вид он имел жуткий — посреди гнилой плоти проглядывали белые кости. Изъеденный муравьями и насекомыми средний палец покойника указывал в сторону надписи, словно молчаливо вопрошая: «Огонь охватил богатые рыбой и плодородные земли, где же тогда государево
Целую ночь они мокли под дождем, но только сейчас холод пробрал их до костей.
В древнем храме надолго повисла мертвая тишина — еще никогда фраза «Цзяннань пала» не звучала столь жутко.
Никто не знал сколько времени прошло, когда Чан Гэн подтолкнул Гу Юня локтем и мягко сказал ему:
— Цзыси, не смотри. Нам предстоит долгая ночь, может произойти что угодно. Давай покинем это место — надо объединить силы со стариной Чжуном.
Услышав его голос, Гу Юнь выпрямил спину и сжал руку в кулак. Неожиданно перед глазами у него потемнело, и он, едва сделав один неуверенный шаг, пошатнулся и остановился. Испуганный Чан Гэн поддержал его под руку.
— В чем дело?
У Гу Юня защемило в груди. Впервые за много лет на него накатила ужасная слабость. После ранения, полученного у Сигуани [9], каждый день ему становилось все хуже и хуже. Не помогло ни бросить пить, ни реже принимать лекарство. Как будто тело решило стребовать с него причитающийся долг.
Теперь же, столкнувшись с немым укором мертвеца, он не мог и слова вымолвить в свою защиту. Это растревожило его сердце и вызвало чувство беспомощности. «Когда я смогу вернуть Цзяннань? — подумал Гу Юнь. — Не слишком ли... уже поздно?»
Но как бы ни были сильны тревоги и сомнения, терзавшие душу Гу Юня, он решительно отбросил их в сторону. При посторонних он сделал вид, что все снова в порядке.
— Все нормально, — Гу Юнь посмотрел на Чан Гэна и высвободил локоть из его захвата, а затем как ни в чем не бывало обратился к Сюй Лину: — Господин Сюй, узнай у этой белобрысой обезьяны, где находится старое логово его дружков, сколько у них людей, оружия и где они хранят железную броню. Если он откажется отвечать, то за каждое «не знаю» отрубай этой обезьяне по пальцу, а затем поджарь их и скорми ему на ужин.
Ходили слухи, что большинство солдат Запада являлись наемниками. Им неведомы были ни отвага, ни страх смерти. Впрочем, Гу Юню и не понадобилось особо его запугивать: стоило стражнику занести гэфэнжэнь, как пленник сразу все им выложил.
Как верно догадался Чан Гэн, солдаты Запада превратили обширные территории в пойме реки в бесплодные земли, оставив по одному сторожевому посту на каждую область. Людей у них было всего несколько десятков, по большей части — кавалерия.
— Одна часть армии выступает в авангарде, сражаясь с генералом Чжуном, а другая тем временем... — губы Сюй Лина вытянулись, пока он подбирал подходящее слово: — ... устраивает набеги, чтобы захватить пленников, чтобы те работали в шахтах или были их рабами. Награбленные богатства отправляются обратно на родину, чтобы заткнуть рот тем, кто был недоволен, что верховный понтифик стоит во главе армии.
К тому времени внезапный ливень как раз прекратился, и серебристый лунный луч пробился сквозь облака. Горизонт застилал густой туман и дым, но сельскохозяйственных марионетки больше не хлопотали в поле и крестьяне не судачили за чаем о политике [9].
Сюй Лин прошептал:
— Этот подчиненный подумал о
— Не время для разговоров, — перебил его Чан Гэн. — Идем. Пусть этот ничтожный западный пес покажет нам дорогу к их сторожевому посту.
Повинуясь его приказу, двое солдат Черного Железного Лагеря тут же схватили пленника.
— Ваше Высочество Янь-ван! — спустя пару шагов окликнул Чан Гэна Сюй Лин. — Когда мы сможем сразиться с этими западными псами?
Чан Гэн не замедлил шага и ответил, не поворачивая головы:
— Если нам удастся устроить многочисленных беженцев в Цзянбэй и небеса не пошлют на страну никаких природных бедствий, то спустя год-другой... Если запасы цзылюцзиня в шахтах восемнадцати племен к тому времени не иссякнут, то мы сможем наладить поставки топлива с северной границы. Вот тогда я надеюсь, мы покажем этим западным псам!
Как же в нынешние смутные времена, когда при дворе трудно и шаг сделать, а страну заполонили беженцы, взять передышку? Не говоря о том, чтобы объединиться против иностранцев?
Сюй Лин сделал глубокий вдох, глаза его покраснели. Он подошел к Янь-вану и прошептал ему на ухо:
— Ваше Высочество, понимаете ли вы, что некоторым ваше решения реформировать систему государственного управления показалось чересчур радикальным и вы для них точно бельмо на глазу... Если Ян Жунгуй действительно нечист на руку и сокрыл информацию об эпидемии, то ему это совершенно точно известно. Поэтому в качестве последнего средства он может обменять все имеющееся в его поместье серебро и золото на ассигнации Фэнхо. А потом объявит, что это Ваше Высочество насильно заставили местных чиновников покупать ассигнации, ставя им невыполнимые задачи, из-за этого им пришлось нарушить закон и брать взятки. Управление по контролю и надзору и цензорат явно объединятся, чтобы нанести решающий удар. Что вы тогда будете делать?
На губах Чан Гэна играла легкая улыбка.
— Если есть кто-то другой, кто способен разобраться с этим бардаком, освободить Цзяннань и вернуть мир на наши земли, то я соберу вещи и уйду со своего поста. Господин Сюй, я ведь трудился в поте лица не ради собственной выгоды или чтобы люди потом восхваляли меня... Если кто-то желает меня в чем-то обвинить, это их право. Совесть моя чиста перед собой и Небесами, и посреди ночи я могу спокойно спать — хоть в здании Военного совета, хоть в императорской тюрьме [10], — не боясь, что духи моих предков придут, чтобы отвесить мне оплеуху...
Речь его оборвалась, и на молодом прекрасном лице Янь-вана застыла горькая усмешка. Сердце Сюй Лина дрогнуло, когда он почувствовал исходившее от принца одиночество и беспомощность, и покраснел...
В очередной раз Янь-ван публично унизил цензорат. Довольно долго они страстно желали нащупать слабое место принца и избавиться от него и его сторонников.
При дворе цензорат собрал "лучшие умы". Во многом эти чиновники походили на Сюй Лина — их не интересовали ни власть, ни богатство, а влиятельных купцов и торговцев там откровенно недолюбливали. Люди из цензората называли себя верными слугами Императора, а Янь-вана обвиняли в том, что принц призывает утолить жажду отравленным вином [11]. Тем более, про него ходило множество грязных слухов. В правительстве всегда опасались, что Янь-ван злоупотребляет властью и манипулирует Императором.