Убийство в ЦРУ
Шрифт:
— Здесь не осталось больше ничего хорошего, Коллетт. В лучшем случае разброд и пустые хлопоты. В худшем — это зло.
Она едва раскрыла рот для ответа, но он быстро перебил:
— Вы уж извините усталого, сердитого старика. Я вовсе не намеревался вымученным своим ворчаньем подрывать ваш боевой задор.
— Только прошу вас, Хэнк, не надо извинений. — Она окинула взглядом кабинет. — Тут мы защищены?
— Кто знает?
— Вас это не трогает?
— Нет.
— Почему?
— Верная примета того, что стареешь. Великое множество всякой всячины больше не имеет значения. Не поймите меня превратно. Свое
— Звучит замечательно, Хэнк, — сказала Кэйхилл. — Мне можно уходить?
— А вам нужно?
— У меня назначена встреча за завтраком в Росслине.
— «Назначена встреча». — Он улыбнулся. — Не свидание?
— Нет. Встречаюсь с матерью Барри Мэйер.
— Единственная дочь?
— Да.
— Сурово.
— Да.
— Пошли, я провожу. Глотну свежего воздуха.
Они стояли рядом с ее взятой напрокат красной машиной, Фокс оглядел здание, затем лес, скрывавший от посторонних глаз другие постройки.
— Росслин? Я там провел немало времени.
— В самом деле?
— Ну да. Один из вычислительных центров «Осьминога» перебрался в Росслин. Этот притон нынче наполовину пуст.
Кэйхилл засмеялась, вспомнив об «экскурсоводе», который в свое время говорил то же самое. Она рассказала о нем.
— Я его помню, — откликнулся Фокс. — Он был просто идиот, что, как все мы вскоре поняли, никому не мешает работать здесь. Он стал у нас ходячим анекдотом, и его боссу было велено от парня избавиться. Босс влепил ему за неделю пятьдесят выговоров — вы ж понимаете, что сие означало. Пятьдесят в год — и человек автоматически подлежит увольнению. В общем, хребет ему все-таки сломали. Он ко мне пришел, умолял дать ему последний шанс. Я ему сочувствовал, только он и впрямь был идиотом. Сказал ему, что ничем не смогу помочь, и он отсюда слинял. Теперь он, наверное, четырежды миллионер.
— Наверно. Хэнк, было славно повидаться с вами, припасть к такой основе.
— Я тоже рад был видеть тебя, малышка. И, прежде чем ты ускачешь прочь, выслушай меня внимательно.
Коллетт с изумлением уставилась на него.
— Береги свою прелестную попочку. Дело Барри Мэйер кусается. И «Банановая Шипучка» тоже. Тут бедой пахнет. Смотри, с кем говоришь. «Банановая Шипучка» — это месиво, и любого в него замешанного спустят в унитаз со всей остальною грязною водой. — Хэнк понизил голос. — По «Банановой Шипучке» есть утечка.
— Серьезно?
— И пребольшая. Может быть, поэтому твоей подруги и нет больше с нами.
— Да нет же, Хэнк, нет, она никогда…
— А я и не сказал, что она что-то натворила, только, может, она слишком уж сблизилась с людьми недостойными, понимаешь?
— Нет, но чувствую, что вы не собираетесь продолжать мое обучение.
— Если б мог, продолжил бы, Коллетт. Мне дали под зад, задвинув вверх, помнишь? Кому-надо-знает. Мне уже больше не надо. Будь осторожна. Ты мне нравишься. И помни о Гарри Трумэне. Уж если они смогли облапошить президента
Фокс поцеловал ее в щеку, повернулся, зашагал прочь и исчез внутри здания, похожего на крепость.
12
— Как хорошо, что ты приехала, — сказала миссис Мэйер, когда они с Коллетт сели за столик у окна в «Александре III», ресторане сразу же за мостом Ки-Бридж, соединявшим Джорджтаун с Росслином. Росслин разрастался быстро. Вид на Джорджтаун и Вашингтон, открывавшийся двум женщинам с высоты вознесенного на крышу ресторана, частично портили недавно построенные конторские и жилые высотные здания.
— Откровенно говоря, я боялась встречи, миссис Мэйер, — призналась Коллетт, водя ногтем по накрахмаленной белой скатерти.
Мелисса Мэйер потрепала Коллетт по руке и, улыбнувшись, сказала:
— Нечего было бояться. Для меня очень много значит, что одна из самых закадычных подруг Барри побеспокоилась о том, чтобы навестить меня. В последнее время мне так одиноко. А сегодня нет.
Эти слова воодушевили Кэйхилл. Она улыбнулась пожилой женщине, изысканно одетой в бледно-голубой шерстяной костюм, белую блузку с кружевами у ворота и норковый палантин. Седые волосы ее были зачесаны назад и стянуты в строгий пучок. Здоровый цвет лица подчеркивала нанесенная опытной рукой косметика. Шею миссис Мэйер охватывала внушительная нитка жемчуга, в ушах покачивались жемчужные серьги с крохотными бриллиантиками. На искривленных артритом пальцах покоились тяжелые золотые и бриллиантовые кольца.
— Я столько всего собиралась сказать, когда вас увидела, да вот…
— Коллетт, тут много не скажешь. Я и раньше при словах, что самое ужасное в жизни — это когда ребенок уходит из нее раньше родителей, никогда не думала ставить их под сомнение. Теперь вот знаю, что это правда. Но еще я верю в то, что каждому на роду свое написано. Детям полагается пережить родителей, только это правило не на скрижалях высечено. Я горевала, я плакала, очень много плакала, пришло время перестать плакать и жить дальше своей жизнью.
Коллетт покачала головой:
— Вы изумительная женщина, миссис Мэйер.
— Ничего подобного, и, пожалуйста, зови меня Мелисса: «миссис Мэйер» разводит нас слишком далеко друг от друга.
— Пожалуй, вы правы.
Официант спросил, не желают ли дамы еще чего-нибудь выпить. Кэйхилл отрицательно мотнула головой. Мэйер заказала себе второй коктейль «Манхэттен». Официант ушел, и Коллетт спросила:
— Мелисса, что произошло с Барри?
Пожилая женщина нахмурилась и откинулась назад.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Вы верите, что она умерла от инфаркта?
— Ну, я… а чему еще я должна верить? Так мне сказали.
— Кто вам сказал?
— Доктор.
— Какой доктор?
— Наш семейный доктор.
— Он осматривал ее, вскрытие делал?
— Нет, но он получил подтверждение от, если не ошибаюсь, британского медика. Барри умерла в…
— В Лондоне, я знаю, только есть… есть кое-какие причины сомневаться, действительно ли ее сердце подвело.
Лицо Мэйер напряглось и посуровело. И, когда она заговорила, голос ее сделался под стать выражению лица: