Учитель истории
Шрифт:
— Тихо!
Наступила давящая тишина.
Ана начала медленную речь, как ее подготовил Мних, но, как и раньше возгораясь в азарте, понесла свое, да так, что толпа с все возрастающей амплитудой крика поддерживала и одобряла каждую ее фразу, каждое слово и даже жест. И все-таки в конце короткой, зажигательной речи она вернулась к установке Мниха, а иного клича и не могло больше быть:
— Вперед на дворец! Вон самозванцев с трона! Над Лекапинами — наш суд!
К удивлению Аны, здесь же рядом с ней уже стояли некоторые члены сената, администрации и даже из патриархии. Они тоже хором
— Вон Лекапинов! Под народный суд!
Это происходило в местечке Эвдомона, что на европейской части Босфора, недалеко от столицы, куда к закату солнца, влекомая Аной, двинулась, как стихия, толпа. У Золотых ворот на входе в Константинополь двумя рядами при полном вооружении стояли отборные правительственные войска. Толпа дрогнула, сбавила шаг, стало тише.
— Вот как встречают собственный народ! — закричала Ана.
— Во имя императора Константина! Вперед! За мной! Мы не рабы!
Туча стрел, заслоняя вечернее солнце, полетела в сторону толпы, и главная мишень, видимо, была белоснежная предводительница. Лишь изрядное расстояние да раненый конь спасли Ане жизнь. И все же одна стрела пронзила ее предплечье.
От второго залпа ее спасли окружившие плотным кольцом земляки, и в руках у них уже блестели мечи.
— Ана ранена, Ана ранена! — заревела толпа.
— Вперед! За мной! — в окровавленном платье командовала Ана.
И неизвестно чем бы все это закончилось. Да в этот самый момент какие-то силы атаковали с тыла правительственные войска. Армия дрогнула, попятилась в одну, в другую сторону; стройность рядов нарушилась, команды не слышались и не могли выполняться. А разъяренная толпа, как страшная волна, уже совсем близко. Кто успел из солдат — бежал, многих растерзали, других растоптали.
От Золотых ворот, все больше разрастаясь, все круша, сметая, грабя, толпа двинулась по главной улице Константинополя до собора Святой Софии, и там же византийская площадь, царский дворец.
О дальнейшем противлении массам и речи не могло быть. Штурм дворца в проекте не был, и Ане с трудом удалось угомонить толпу, и, как и предполагалось, во дворец для переговоров направилось несколько «активистов», бунтовщиков из числа знати, переодетых по случаю простолюдинами. Во главе делегации была Ана. Правда, ни в каких переговорах она не участвовала, не смогла бы — рана сильно болела и кровоточила.
Под усиленной охраной евнух дворца Стефан препроводил ее в какой-то зал, где бородатый врач стал делать перевязку. И лишь от боли, отпихивая врача, она по этим пухлым волосатым рукам, мучающим ее, узнала Зембрию Мниха.
— Что ж мы делаем? Что получится? — простонала Ана.
— Тс-с-с! Уже получилось… закончилось.
Позже, под покровом ночи, из боковых ворот они вдвоем уезжали из дворца, а город еще гудел.
— Какой я дурак, как я рискнул! — время от времени повторял в пути Мних, сжимая голову руками.
— Вы-то чем рисковали? — не сдержалась Ана.
— Не чем, а кем… тобой, тобой — мое единственное существо!
— Ну, что ты постоянно грустна, о чем переживаешь? — во время каждого осмотра говорил Мних. — Рана пустячная, уже заживает. С Азой вопрос практически решен — ждем ее прибытия… И в остальном
А Ана осунулась, похудела, синюшные круги появились под глазами, еще больше и впечатлительнее отображая на побледневшем лице ее добрые, тоскливые глаза. И ни с кем не поделишься, а тосковать есть о чем: не так, так этак, а тамга [47] на ее предплечье появилась, и она считает, это неспроста — нечего было в эту грязную игру, политику, вступать. Конечно, она и раньше волей-неволей в политике участвовала, даже туда рвалась, да тогда роли и цели были иные, а теперь — не то. И вроде она заводила всего, больше всех рисковала, а результат узнала позже всех, и тот вначале их уст служанок.
47
Тамга (тюрк.) — клеймо, печать
Оказывается, хотя Мних и очень рад, а Лекапинов свергнуть не удалось, потому что сыновья встали против отца и, кинув Романа в жертву толпе, сами остались у власти. Говорили, что в последний момент, вконец разочаровавшись в детях, царь Роман написал завещание в пользу законного императора Константина VII. Однако под влиянием жены Елены Лекапин Константин VII от этой почести отказался, первым царем стал Стефан Лекапин.
Лишь одно дети сделали для отца: Романа не казнили, как требовала толпа, а прилюдно постригли в монахи и отправили в пожизненную ссылку на остров Лесбос.
Все эти события вроде устраивают интересы Аны — так это фасад, а есть и внутренняя интрига, от которой Ану бросает в дрожь. Оказывается, ее любимый, единственный брат Бозурко был на стороне Лекапинов и даже был среди правительственных войск, выдвинутых усмирять мятеж. Правда, первым Бозурко с поля брани и убежал в Большой дворец, и там не растерялся, как друг, стал правой рукой царя Стефана. Да, как выразился Мних, одно у Бозурко от Аны — по-мужски красив, умен, в остальном — хитер, к любому войдет в доверие, и нюх, как у собаки.
— Понимаешь, — не без ехидства рассказывает ей Мних, — твой братец просто провидец, чует, куда ветер дует. — И после невыносимой паузы, вроде мило улыбаясь. — Мало Бозурко со Стефаном дневать, так он, будучи женатым на племяннице, всех фаворитов потеснил и у Елены Лекапин ночует.
Если бы Ана это из других достоверных уст не узнала бы заранее, то вскипела бы, и несдобровать бы доктору. Так многие об этом твердят, и Ана еле сдерживает себя; вслух холодно бросает:
— Меня не интересует эта грязь.
— Хм, — противно усмехнулся Зембрия, и, глядя в окно, будто что-то высматривает. — Зато тобой интересуются.
Ана насторожилась, а Мних тем же убийственным тоном продолжил:
— Как ты сама определила, Константин Седьмой — тряпка, да не дурак, тем более знает, что грядут очередные перемены… Так вот, раз знают все, то знает и муж, по крайней мере — догадывается… Однако на сей раз Константин не сплоховал. Вызвал твоего братца, и предложил баш на баш… А разве Бозурко откажет будущему самодержцу, тем более, что и Елена это предложение одобрила.