Уходила юность в 41-й
Шрифт:
нашей угрозе, чтобы спрятать свое звериное рыло разбойников с большой дороги!
Только теперь времена не те! Народы не обмануть. Они помнят, что было в сорок
первом, и знают, чем кончилось в сорок пятом!..
Пристально глянув на меня, Михаил Иванович вдруг спросил:
— Чувствую, говорок знакомый. Откуда сам будешь? О, с Рязанщины! Как писал
Есенин, сердцу милый край! Значит, не только однополчане, но и почти соседи.
Завершая нашу беседу и собираясь
— Вот и исповедались один другому бывший командующий и бывший его
подчиненный. Фронтовое братство — святое чувство, на него не распространяется
никакая субординация!
Он встал, высокий, по-юношески стройный. Мы крепко пожали друг другу руки.
Больше встречать Михаила Ивановича мне не довелось. Вскоре он убыл на новое
место своей службы — в Одесский военный округ на должность первого заместителя
командующего войсками, получил звание генерал-полковника. Потом в газетах
появился некролог со скорбными строками: ушел Михаил Иванович Потапов из жизни
в неполные шестьдесят три... [108]
3
Нить моей памяти вновь в сорок первом, на днепровском левобережье.
В полдень к Любечи приблизилась на велосипедах вражеская разведка. Наше
сторожевое охранение заметило ее и обстреляло. Гитлеровцы поспешно скрылись в
лесу.
Затем на северо-востоке разгорелся сильный бой. Из дивизиона поступило было
приказание развернуть артиллерийские системы в этом направлении и быть готовыми к
открытию огня. Но шло время, и наши батареи бездействовали. В чем же дело?
— Там, на линии селений Красковское — Должик, переплелись боевые порядки,
— пояснил командир дивизиона.—Наши и фашисты непрерывно контратакуют друг
друга, позиции переходят из рук в руки. Доходит до рукопашной. Куда же стрелять?
Судя по орудийному грохоту, дивизионная и полковая артиллерия ведет огонь
прямой наводкой. Нам было невдомек, что именно в то время высшее командование
запретило вывод крупнокалиберных, маломаневренных орудий на передний край. Не
только потому, что дорогостоящая материальная часть составляла большую ценность. В
условиях поспешных, зачастую рискованных передвижений громоздкие орудия нелегко
было выгодно применить.
Однако война не считалась с таким требованием. Хоть командование стремилось
вывести нас из-под ударов врага, наш артиллерийский полк не раз оказывался на острие
прорывов, в самой гуще событий.
Из Любечи выступили вечером. Колонна вытянулась по узкой окраинной улочке, и
тягачи с орудиями выглядели громадинами среди крохотных домишек.
палисадов стояли жители, провожая нас опечаленно-тревожными взглядами. Их,
жителей, как видно, осталось совсем немного. Одни накануне ушли с толпами
беженцев, другие, забрав кое-какой скарб и уведя скотину, укрылись в окрестных лесах.
Политрук Ерусланов, заметив разговорчивую молодицу, пошутил: «На прощание,
красавица, может, к столу пригласишь?» Она скупо улыбнулась: «Позову вместе с
мужем. Як здоровеньки оба вернетесь!» [109]
Мимо прошел старик, ее отец или свекор. Придерживая винтовку, строго
проронил:
— Держись, дочка. Не задерживайся!
— Будь спокоен, тато, — бойко ответила она. — Все зроблю!
Уже стемнело, когда полк двинулся по проселочной дороге с километровыми
интервалами между дивизионами и скоро вышел в степь. Перед нами простиралось
огненное море горящих хлебов. Они перезрели, зерно наполовину осыпалось.
Жутко видеть, как полыхает хлебное поле! Теперь, в ночи, оно казалось куда
страшнее, чем было тогда, за Стырью, когда Ерусланов и Пожогин подожгли хлеб,
чтобы преградить дорогу вражеским танкам. Сейчас над огромным пространством
полыхающей пшеницы клубился черный дым и горячий пепел. Над пожарищем стаями
из края в край носилось встревоженное воронье.
— Светопреставление! — глухо проронил Козлихин.
— Народное бедствие, — отозвался политрук Ерусланов. — Но еще более
страшный огонь горит в сердцах наших людей. В нем сгинет враг!
— Смотрите, и местечко горит! — вскричал Еременко. — Не иначе, как та
Маринка действует. Я ей ведра с керосином к ферме подносил.
Мы одновременно оглянулись и увидели, как над Любечью стелется большое
багровое зарево. Теперь все вокруг горело, стреляло, ухало. Среди нас вдруг появился
капитан Цындрин.
— Здорово, соратники! — загремел его знакомый голос. — Мое артиллерийское
войско впереди, а я с хлопцами рыскаю в поисках своих военных трофеев. Проезжал
мимо, дай, думаю, загляну к однополчанам. По Берлину еще не стреляли? Значит, быть
тому, коль снаряды держите в запасе на сей случай. А наш полк едва вырвался из
Ковпыты. Окружили, сволочи, нас вместе с пехотой. Сейчас, может, враг уже у
переправы. Видно, вместе Десну форсировать будем... Эх, братцы! Там, под Ковпытой,
дюже тяжело нашей пехоте. Она едва сдерживает фашистов, истекает кровью. Ведь под
Коростенем стрелковые части поредели наполовину. Знаю, что артполк 193-й дивизии,