Уходила юность в 41-й

Сонин Н. Т.

* * *

Утром наконец-то после нудных затяжных дождей показалось солнце. Оно то

выглядывало, то снова скрывалось в белесых облаках.

Не без усилий наша часть собралась в одном месте и всюду слышались разговоры

о понесенных потерях: поредел наш полк, потерялись в суматошной ночи орудие и

трактор-тягач вместе с людьми. В нашем дивизионе разбита вторая батарея. И — общее

беспокойство: почти не оставалось снарядов, горючее на пределе.

Значительно

укороченной колонной полк выступил на север, к Олишевке, где, не

прекращаясь, гремел бой. Следовали по большаку. Впереди нас, соблюдая

километровую дистанцию, двигалась аировская батарея.

Прошли километра четыре. Едва головное подразделение выбралось на крутой

пригорок, как навстречу резанули пулеметные очереди — одна, другая, третья!

Раздались резкие, отчаянные голоса. Рои пуль с зудящим посвистом один за другим

невидимо проносились над нашими головами.

По кювету, сильно пригибаясь, к нашим передним машинам пробирался

полковник Григорьев. Поворачиваясь к нам, он приказывал: «Разворачивайтесь вправо!

Впереди засада! Не задерживайтесь!»

Вскоре наш первый эшелон полка очутился на нескошенном поле и, подминая

посевы, следовал по нему развернутой шеренгой. Командиры кричали: «В колонну, в

колонну!»

Выстроившись на ходу, двинулись вперед. Нас повел старший лейтенант Бабенко.

С огневиками остался командир полка. До нас долетали пули: сзади завязывался бой

наших аировцев, которые поставили перед противником заслон.

К полудню добрались в Мрин — большое село на реке Остер. Сделали наконец

передышку.

На перекрестке узких улочек собрались командиры в больших и малых званиях —

общевойсковики, артиллеристы, саперы... Судя по разноголосице мнений и

предположений, более или менее точной обстановки никто не знал. [116]

Лишь становилось ясно, что к северу отсюда фашисты наступают большими

силами и на широком фронте. Им противостоят наши ослабленные части, и оборона

чаще носит очаговый характер, сквозь которую легко проникают немецкие танки,

мотопехота, охватывая наши фланги и угрожая тылам. Видимо, под Олишевкой была не

просто засада гитлеровских пулеметчиков, как полагал командир полка, а нечто совсем

другое.

Вскоре в Мрин приехал полковник Григорьев. Мы оживились, когда появились

наш комполка и штабные командиры. Вместе с ними прибыл и лейтенант Григорьев.

Полковник выслушал короткие доклады командиров дивизионов, затем высказал

мнение: целесообразно занять огневыми взводами круговую оборону у рощицы на

подступах к селению, где они уже ведут оборудование позиций.

Но не успел

он закончить, как к нам подъехала небольшая кавалькада всадников, и

в переднем из них мы узнали начальника артиллерии корпуса полковника Кушнира. Он

— в солдатской шинели, с карабином за спиной. Остановив нерослую резвую лошадку,

недовольно заговорил:

— Ну-с, на совет в Филях вроде непохоже. О чем думаете, судите, отцы-

командиры? Противник, говорите, обходит? На то и война! Что, полковник Григорьев,

предпринимаете? — не дослушав, резко сказал: — Ваше решение позволю себе взять

под сомнение. Эти места знаю по гражданской — позиции в данном случае невыгодны,

а снарядов — в обрез! Стрелковые части из зоны боев выходят к Носовке. Следуйте

туда!

В это крупное местечко мы вступили под вечер. Тут предстояло к утру

подготовить прочную оборону.

На одном из огородов, рядом с аккуратной хаткой, оборудовали огневую позицию

для прямой наводки. Снаряды, которых оставалось совсем немного, уложили в ровики.

Еще вчера арттехник дивизиона уехал за боеприпасами, но когда вернется и с чем —

кто скажет? Командиры взводов деловито распоряжались людьми, намечали

ориентиры.

Мы с политруком отправились в местечко. Решили найти военкомат. «Может,

свежие газеты достанем», — предположил Ерусланов.

В здании военкомата было пустынно. Лишь откуда-то из дальней комнаты едва

слышался людской говор. [117]

Представились у входа молчаливому командиру, видно дежурному, предъявили

документы.

В комнате царил полумрак. На стульях вдоль стен сидели люди в полувоенной и

гражданской одежде. Прошли к столу, за которым сидели трое, среди них — военком.

Показали ему документы. «Присаживайтесь, товарищи», — пригласил он.

Ерусланов шутливо намекнул было на таинственность встречи, на которую мы

случайно попали, и один из тех, что сидел рядом с военкомом засмеялся: «Обсуждаем

свои ближайшие задачи. — И, приподнявшись, подал нам руку, рекомендуясь: —

Стрателит, секретарь райкома».

Мне подумалось: это не иначе, как завтрашние партизаны. Один за другим они

докладывали об отправке семей в тыл, рассуждали о возможных боевых действиях.

Между тем в разговорах иногда упоминался некий Алексей Федорович: он, мол,

советовал, он требует...

И года не пройдет, как всей стране станет известным имя партизанского

командира Алексея Федоровича Федорова. Партизанам Сабурова, с которыми свяжет

меня моя военная судьба, не раз придется взаимодействовать с федоровцами. В