Уильям Шекспир — слова символы, как язык иносказания
Шрифт:
Подобное нескромное одеяние, покуда стыд ещё живёт
Под маскировкою любви:
Этим наименьшим пятном, что скромность находит
У женщин, изменяющих своё обличие чаще, чем мужчины — их разум.
ПРОТЕЙ
Не более, чем люди — есть их умы! Это истинно.
О, небеса! Будучи человеком,
Но зато неизменным, он был бы совершенным. Дабы единственной ошибкой,
Наполнившей его с помощью недостатков, заставляющих его совершать все существующие грехи:
Непостоянство отпадает прежде, чем начнётся.
Что написано на лице Сильвии, впрочем, Я могу скрытно наблюдать
Куда
ВАЛЕНТИН
Давай, давай, протяни руку для любого из них:
Позволь мне быть благословенным, сделав это счастливо завершившимся;
Всегда жаль, что два подобных друга надолго должны стать врагами.
Уильям Шекспир «Два джентльмена из Вероны» акт 5, сцена 4, 2256—2275.
(Литературный перевод Свами Ранинанда 02.01.2024).
Причём, выразительная реплика из пьесы Шекспира «Два джентльмена из Вероны» отражала мысль автора: «Twere pity two such friends should be long foes», «Всегда жаль, что два подобных друга надолго должны стать врагами», конечно же отражала опасения автора касаемые разрыва творческого сотрудничества и дружеских отношений с юным Саутгемптоном, адресатом сонетов «Прекрасная молодёжь».
Но, давайте возвратимся к семантическому анализу сонета 95, в поиске новых интересных находок в творческом наследии барда и драматурга.
Второе четверостишие сонета 95, представляет собой одно многосложное предложение, и именно, поэтому строки 5-8 следует рассматривать вместе для облегчения прочтения подстрочника.
Одной из характерных особенностей второго четверостишия является строка 6, которая представляет собой авторскую ремарку, заключённую в скобки в тексте оригинала Quarto 1609 года. Однако, эта авторская ремарка отчасти нарушает каноническое написания чисто английского сонета, это — во-первых. Во-вторых, риторическая модель второго четверостишия построена в сослагательном наклонении, на котором повествующий, как бы предостерегает предположительными вариантами, относительно ближайшего будущего юноши, адресата сонета. Из содержания, мы видим, что поэта, действительно, волновала репутация «молодого человека».
«That tongue that tells the story of thy days,
(Making lascivious comments on thy sport)
Cannot dispraise, but in a kind of praise,
Naming thy name blesses an ill report» (95, 5-8).
«Чтобы язык, что рассказывал историю тех дней, (желая)
(Создавать блудливые высказывания, и на утеху выставляя)
Не мог порицать, но зато восхвалял в некотором роде, (притом)
Называл бы твоё имя, благословляя тебя дурным отзывом» (95, 5-8).
В строках 5-6, повествующий бард, описал возможные последствия «позора», описанного в первых строках: «Чтобы язык, что рассказывал историю тех дней, (желая) (создавать блудливые высказывания, и на утеху выставляя)».
Конечная цезура строки 5 мной была заполнена деепричастием в скобках «желая», с помощью которого была установлена рифма строки.
В строках 7-8, повествующий продолжил излагать довольно-таки замысловатую риторическую фигуру в сослагательном наклонении: «Не мог порицать, но зато восхвалял в некотором роде, (притом) называл бы твоё имя, благословляя тебя дурным отзывом».
Конечная
Краткая справка.
Цезура (лат. caesura «срубание»; «рассечение, отсечение, отрубание»): 1. Ритмическая пауза в стихе, разделяющая стих на некоторое количество частей.
2. Граница смысловых частей картины, обозначенная композицией или контрастом цветов, светотеней. В классической греческой и латинской поэзии цезура — это место, где одно слово заканчивается, а следующее начинается в пределах фута. Напротив, соединение слов на конце ступни называется диэрезисом. Некоторые цезуры являются ожидаемыми и представляют собой точку артикуляции между двумя фразами или предложениями. Цезура, также описывается её положением в стихотворной строке: цезура, расположенная рядом с началом строки, называется начальной цезурой, одна в середине строки — медиальной, а одна в конце строки — конечной. Начальная и конечная цезуры редко встречаются в формальном, романтическом и неоклассическом стихах, которые предпочитают медиальные цезуры.
Образ «sport», «забавы» или «утехи» строки 6, вполне можно сопоставить с похожим литературным образом пьесы Шекспира «Отелло» (William Shakespeare «Othello» Act II, Scene I, line 229): — Confer! «When the blood is made dull with the act of sport», «Когда кровь переполнена уныньем с помощью деяний для утех».
— Но, о каких утехах идёт речь в контексте пьесы?
Вполне очевидно, что это могли быть любовные утехи при дворе, в которые входили флирт и адюльтер между придворными аристократами мужского и женского пола. Хотя, в число забав или утех могли входить: пиры, охота, рыцарские турниры, возможно, дуэли и так далее. Осталось только выявить, где пролегает граница между образом жизни в «утехах» удовлетворявших придворных аристократов и многочисленными «прегрешениями» и «пороками», полагаясь на морально-этические установки в повседневном образе жизни!
Третье четверостишие, включающее строки 9-12 представляет собой одно многосложное предложение, которое заканчивается восклицательным знаком.
«Oh what a mansion have those vices got,
Which for their habitation chose out thee,
Where beauties vaile doth cover every blot,
And all things turnes to faire, that eyes can see!» (95, 9-12).
«Ах, какой особняк эти пороки — получили,
Которые для своего обиталища, тебя избравшими были,
Где красота, вуалируя каждое пятно покрывала (зачастую),
И все вещи становятся на свои места, чтоб взор смог узреть!» (95, 9-12).
В строках 9-10, повествующий восклицая сетует на множество пороков, которые избрали юношу в качестве обиталища: «Ах, какой особняк эти пороки — получили, которые для своего обиталища, тебя избравшими были». На первый взгляд могло сложиться впечатление, что поэт, слишком часто и занудно напоминал юноше об его пороках, в то время, когда сердца юных девиц и доступ в спальни прекрасных дам был ему беспрепятственно открыт. Но так ли, это было на самом деле, или же это был всего лишь только литературный приём, либо выпендрёж гения?