Украина и политика Антанты. Записки еврея и гражданина

Марголин Арнольд

После безрезультатного обыска (оружия при нас, мирных «эсефах», конечно, не оказалось) нас повели на станцию и разрешили направиться уже без стражи в буфет. Мы думали, что нас окончательно освободили, и занялись чаепитием и расспросами о поездах, идущих в направлении Ясс и Одессы. Но вскоре нас вновь пригласили в наш вагон, и здесь нам объявили, что «именем Директории и главного атамана Петлюры» мы арестованы и будем препровождены под стражей в Фастов. Мы решили, что повстанческий комитет снесся по телеграфу с Директорией и получил соответственные указания. Так оно и было в действительности. Но если даже нас желали увидеть в Ставке, то к чему был этот арест и стража? Мы все довольно добродушно делились

нашими недоумениями, за исключением Мациевича, у которого юмор сменился гневным настроением. И долго еще раздавалось в вагонном полумраке его ворчание, пока наконец все заснули.

Часам к одиннадцати утра специальный паровоз доставил нас в Фастов. Опять оцепили наш вагон солдаты, но на сей раз не надолго. Снова нам объявили ту же торжественную формулу ареста, но на сей раз все это продолжалось несколько минут, без поднятия рук вверх и без обыска. Нам предложили выйти из вагона. Мациевича повели прямо к Директории, а нас подвергли заключению в одном из вокзальных помещений. Через 15–20 минут мы были объявлены «именем Директории и главного атамана» свободными и нас пригласили проследовать в тот вагон, где заседала Директория.

У самого вокзала стояло 3 или 4 вагона, в которых разместилась Директория и ее канцелярия. В одном из них мы застали за большим рабочим столом Винниченко, Швеца, Андриевского и Мациевича.

Петлюра был в это время на фронте. Макаренко, кажется, еще не входил тогда в состав Директории.

После обычных приветствий Винниченко принес нам извинения и объяснения по поводу нашего ареста. Оказывается, что фамилия Коваленко, названная в числе прочих в запросной телеграмме из Бобринской о том, как с нами поступить, вызвала большие сомнения и тревогу у Директории. Дело в том, что среди лиц, которых считали близкими к гетману, был член партии хлеборобов-собственников, однофамилец нашего Коваленко. Явилось подозрение, что этот хлебороб-собственник, в сообществе с нами, эсефами, едет к Антанте в качестве депутации от гетмана. Когда же Мациевич разъяснил Директории недоразумение, Винниченко, лично и близко знавший Л. М. Коваленко в годы их совместных заграничных эмигрантских скитаний, отдал немедленное распоряжение о нашем освобождении.

Засим Мациевич изложил цель нашей поездки. Винниченко заявил после этого, что Директория поездке не будет препятствовать. Во время беседы часто раздавались телефонные звонки. Аппарат висел в том же вагоне, Винниченко лично подходил на все вызовы. Каждый раз он делился с нами поступавшими сообщениями о взятии той или иной позиции или деревни. Сражения шли уже около Жулян, в 12 верстах от Киева. «На днях возьмем Киев, – обратился к нам Винниченко, – оставайтесь с нами, все равно вы наши будущие министры». В мягкой форме, но решительно мы отклонили это предложение, верные постановлению нашей партии и нашему личному решению не принимать прямого, активного участия в восстании.

Возможно, что мы сделали тогда большую, непоправимую ошибку. Быть может, следовало остаться с Директорией и помочь этим смелым, отважным людям в их трудном, опасном деле, а главное – повлиять на них и не допустить того бесконечного «равнения налево», которое началось вскоре после этой нашей встречи.

Трудно и даже невозможно сейчас разрешить этот вопрос…

Из наличного состава Директории говорил все время один Винниченко. С Швецом я тогда впервые познакомился. С Андриевским я встречался раньше в консультации киевских присяжных поверенных и в судебных заседаниях, но знал его очень мало. В качестве присяжного поверенного он не приковывал к себе внимания. Его считали специалистом по крестьянским земельным делам. Выглядел он всегда угрюмо и неприветливо. Но за этой угрюмостью и нелюдимостью чувствовался сильный и упорный характер.

Наоборот,

профессор Швец производил впечатление добродушного и прямого человека. Но сразу же было ясно, что ни он, ни Андриевский не являются движущей пружиною восстания. Душою восстания были Винниченко и Петлюра. В ту минуту, в Фастове, Винниченко держал еще все нити в своих руках, он был еще тогда подлинный вождь движения. А вся исполнительная часть лежала на бывшем в тот день на фронте Петлюре. Это ощущалось нами и в ставке, несмотря на его отсутствие.

Выяснилось, что до Одессы уже нельзя было пробраться, так как где-то под Бирзулою шли бои с какими-то полками, оставшимися верными гетману. Точно нельзя было разобраться, какие это были части, но мы уразумели, что о поездке в Одессу во всяком случае нечего и думать.

Что же касается пути на Яссы (через Волочиск), то он оказался свободным.

Фещенко-Чоповский и я решили возвратиться в Киев. Я предложил маршрут на Васильков – Триполье, имея в виду, что по Днепру еще накануне беспрепятственно ходили пароходы и что мы проберемся из Триполья на пароходе в Киев.

В ставке еще не знали, что как раз в этот день повстанцы приостановили пароходное сообщение с Киевом, причем Триполье и было тем пунктом, где все пароходы, идущие как снизу, вверх по течению, по направлению в Киев, так и из Киева, задерживались и дальше не пропускались.

Нам изготовили бумагу о свободном пропуске через всю полосу восстания. Второпях мы не сообразили, что необходимо взять два отдельных пропуска… Словно два каторжника, прикованные друг к другу общей цепью, мы не могли потом разлучиться с Чоповским ни на одну минуту. Правда, нас связывала, помимо общего документа, и взаимная симпатия, но все же мы оказались на все время предстоящего путешествия уже слишком неразлучными.

Но мы вообще еще не подозревали, какими терниями Провидение усеет наш путь на Киев. Если бы мы предвидели тогда хотя бы одну десятую предстоящих нам мытарств, мы бы послушались Мациевича и остальных товарищей, ехавших в Яссы и усиленно нас приглашавших туда же. Но я не мог тогда отлучиться из Киева надолго, а Поповский и не имел особого желания ехать в Яссы, и не хотел оставить меня одного. Вскоре я убедился, что мне без него действительно могло прийтись очень круто.

Мы спешили выехать засветло, а потому вскоре распрощались и сели в воинский поезд, который шел в Боярку. В тот же вечер наши попутчики выехали специальным поездом в Волочиск и благополучно добрались затем в Яссы.

Вагон, в котором мы ехали, был переполнен повстанцами, ехавшими на фронт. Среди них были преимущественно крестьяне и несколько молодых интеллигентов. Чувствовался большой подъем настроения, вера в правоту восстания… Интеллигенты ругали тех, кто уклонился от участия в восстании. Мелькнули имена Ефремова и Никовского… Но мы только слушали и считали бесполезным и небезопасным вступать в споры.

Когда мы подъехали к Василькову, уже начинали сгущаться сумерки короткого и пасмурного ноябрьского дня. У вокзала не оказалось ни одного извозчика, а идти пешком с чемоданами по пустынному полю до города, отстоящего на расстоянии 10 верст от вокзала, было и тяжело, и рискованно. Маленькое же здание вокзала было так переполнено и так загажено, что негде было не только переночевать, но даже присесть.

Мы едва успели вскочить обратно в тот же поезд и проследовали в Боярку.

Вскоре мы очутились в столь нам знакомом, но на сей раз неузнаваемом «зале I–II класса» боярского вокзала. Надо было либо простоять всю ночь на ногах, либо идти с чемоданами в поселок и стучаться из хаты в хату, пока не сжалятся и не впустят. Чоповский сначала решительно настаивал на первом… И мы довольно долго простояли у прилавка, бывшего в нормальное время буфетною стойкой.