Украинка против Украины
Шрифт:
Себя она видит деятельницей грядущей мировой революции: "Великие поэты, великие художники, какая прекрасная маска прикроет во время этих великих празднеств ваш прославленный облик! Какой, какого века, какого стиля будет ваш народ, который вас прославит в эти неистовые дни! Что касается нас, таких сейчас неизвестных, никому неведомых, которых великие мира сего даже не изволят замечать, — мы выйдем без масок в эти страшные дни, ибо железные маски не могут превратиться в лицемерный бархат".
Наивные французы назвали Россию "великой страной". Но это же просто возмутительно: "Знаете ли вы, знаменитые собратья, что такое убожество, убожество страны, которую
"Наши цари превзошли египетских своею склонностью к монументальности. Их пирамиды высоки и очень прочны. Ваша Бастилия была ничто по сравнению с ними. Что ж, великие поэты, великие артисты, ступайте, взгляните на величие ваших твердынь, ваших Бастилий, сойдите с эстрад, снимите ваши котурны и осмотрите нашу прекрасную тюрьму. Не бойтесь, собратья, тюрьма поэтов, любящих свободу, родину и народ, не так тесна, как другие места заключения, она просторна, и ее славное имя — Россия. Поэт может там жить, и даже в безопасности, лишившись только имени или лишившись всего". Бедные русские поэты! Бедная русская литература! (Которую Томас Манн по неведению назвал святой).
И последняя оплеуха французским поэтам: "Живите спокойно, собратья, прославленные вашими великими именами. А ты, французская муза, прости безымянной узнице-певице. Все-таки я меньше оскорбила тебя своей бедной прозой, чем твои свободные друзья своими прекрасными льстивыми стихами". Затем шла подпись: "Узница". Скромно и со вкусом.
Спустя некоторое время "узница" интересуется: "Чи отримали Ви "маленьку поему в прозі"? І що з того вийшло? Як бачите, я не складаю своєї остатньої зброї. Взагалі я тепер дуже лиха і недобра, і гірш усього, що не хочу подобрішати, бо не варт!" Говорить правду тоже было "не варт".
Какое же впечатление о России могут получить доверчивые французы, прочитав эту "маленькую поэму в прозе"? Его можно выразить кратко: "Ух! Волки!"
2.7. Ух! Волки!
Именно так назывался рассказ из русской жизни, который написал некий Жорж д’Эспардес (очевидно, наслушавшись голосов "узников" и "узниц"). Украинка перевела его на русский язык и не побрезговала опубликовать в 1900 году. Этот "рассказ" — что-то особенное: "Мужичок Стацевско с трудом поднимается. Утро. Голуби, воркуя, порхают по светлой крыше из маисовой соломы… Мужик одевается, натягивает лезгинские панталоны, оборачивает ноги накрест онучами — четырьмя красными шерстяными полосами — и наконец надевает шубу, славную шубу, очень длинную и очень теплую, которая стоила два рубля и годовой сбор меда. Баба Кивкин, его жена перед богом, спит, растянувшись на печке. Он бьет ее пальцем по носу, щекочет по лицу от правой щеки к левой. Он будит ее и говорит: — Я еду к тестю, в город, купить то, что ты мне приказала: кобыльего молока два меха, флейту еще тоном повыше, чем у брата Серкова, и жирную овцу, которую ты зажаришь к заговенам.
И мужичок, как добрый муж, играет со
Он говорит ей: — Я возьму с собой Попова, нашего сынка. Воздух свеж. Это расшевелит Попова! Это его расшевелит!
И мужик принялся шумно хохотать".
А что же делать читателю?
"Мужик погоняет лошадей ударом кулака и кричит бабе: — Я привезу тебе сегодня вечером молока, флейту и овцу!
…Мужик погоняет своих вороных лошадей: — Ну, батенька! пошел, голубчик!
…Чтобы позабавить ребенка, мужик напевает плясовую, песнь изгнания и бедности, песнь иронии народной:
Как от северного полюса до южного Да ни в чем-то нам удачи нет! А полиция наша — и не двинется! Наш помещик зло поглядывает. Ай, ай, тра-ра-рай, ай! Ох, пречистая, как он зло глядит!"Можно вспомнить аналогичную украинскую "песнь изгнания и бедности" — "Ні долі, ні волі у мене нема, зосталася тільки надія одна". Не только ребенка способна позабавить эта "песнь иронии народной":
"Но вот внизу у колеса зажигаются две белые точки. Мужик Стацевско чувствует, как легкая дрожь пробегает у него по бокам… Он хлестнул волка кнутом по глазам, волк перебегает с правой стороны на левую, и в то время, как мужик бьет его еще раз кнутом, другие белые точки зажигаются направо и вот уже два волка бегут за телегой. Они прыгают и молча смотрят на мужика… Бедный Стацевско! он думает о бабе, о прекрасной белокурой бабе, которая ждет у печки с ячменным жемчужным супом, клокочущим в горшке, он думает, что он расскажет ей о своем путешествии. Между тем толпа волков все увеличивается, — еще и еще волки; остервененные, сбегаются они сотнями, не воют, ждут, пока лошадь упадет! Ветер забивает в открытый рот мужика. О, как ужасен каждый глоток этого острого ледяного воздуха!" Сердобольный читатель так и хочет посоветовать ему: мужик, закрой рот.
"Волк вскакивает на сиденье и хватает мужика за башмак. Стацевско испускает крик, схватывает зверя за ноздри, отталкивает его кулаком, но страшная внутренняя боль сжимает мужика. Он прыгает на спину лошади и рыдает над ушами своих верных животных: — Скорей, барашек, скорей, голубчик! ради Попова!
…Волк вскарабкался на сиденье; тогда Стацевско бросается с лошади опять в повозку, прячется на дне ее, подымает фартук и смотрит… Их уже тысяча, три тысячи, семь тысяч, десять тысяч… Это черный океан, искрящийся звездами, — словно адское небо отражается в степи!..
— Попов, Попов! ты видишь волков?
— Да, отец, да!
— Они нас съедят!
— Нет, отец!..
Но Попов не кончил! Мужик сжимает горло своему ребенку, изрыгает богохульство, хватает мальчика за голову, за золотые волосы и кричит во тьме: "Рай, рай, рай!" И широким отчаянным размахом он бросает Попова волкам!" Бедный Попов… Рай, рай, рай… И бедные французы…
"Тогда черная толпа останавливается… она останавливается, чтобы разделить ребенка, а повозка продолжает путь… Вот она проезжает степь. Вот лошади замедляют бег, въезжают в аул с потухшими огнями, баба, прекрасная, белокурая баба, ждет на пороге: