Уличная красотка

Новиков Александр Васильевич

Катилась по асфальту

Катилась по асфальту Весенняя вода. Стрижи крутили сальто В звенящих проводах. И, горла не жалея, Какой-то воробей Кричал на всю аллею Про глупых голубей. Мелодия крутилась В косматой голове, И лодка «Наутилус» Плыла по синеве. И дождь бежал по лужам, Не разбирая ног, И был уже не нужен Пронзительный звонок. Роняло солнце капли И таяло, истлев. Черемухи, как цапли, Уснули, не взлетев. Невидимою свечкой Сгорая, канул день, И мысли бурной речкой Катились набекрень. Ах, музыка сирени, Летящая в ночи, Полночных откровений Кричащие грачи. И волосы льняные, Застывшие рекой, Так хочется поныне Попробовать рукой. 1983 год

Кляузник-сосед

Куда девался кляузник-сосед? Жить без него берет меня кручина — Ведь на меня давно управы нет. Такая вот для кляузы причина. Куда

девался кляузник-сосед? Он так писал красиво и с отвагой. И в нашем жэке общий туалет Всегда располагал его бумагой. Я по незнанью вслух читал стихи И тяжело ему поранил душу, Но он из них не понял ни строки И только зря натер о стену уши. Куда девался кляузник-сосед? Он весь наш быт знал точно и подробно, Он даже знал, что вату за корсет Кладет соседка Клавдия Петровна. И уж откуда выудил он весть, Что два соседа балуют фарцовкой И не совсем приличную болезнь Лечили незаконно марганцовкой? Куда девался кляузник-сосед? Ведь без него забудут в нашем жэке, А ведь у нас таких законов нет, Ну, чтоб совсем забыть о человеке. Он был к порядку рвеньем обуян, И правота его неоспорима — Когда наш дворник падал в стельку пьян, Он говорил: «Не проходите мимо!» «Соседи снизу едут на курорт… А те, что сверху, выражались грубо… За стенкой слева сделают аборт… А тем, что справа, будут дергать зубы!» Куда ж девался ты, ядрена мать? Мы ждем тебя по пятницам и средам. Мы друг о друге стали мало знать, Скорее подыщите нам соседа! 1983 год

Куда-куда ведут пути-дорожки

Куда-куда ведут пути-дорожки — До крышки гроба, знает каждый псих. Армяне шьют фартовые сапожки, А я б пришил кого-нибудь из них. Искать судьбу — отвалятся подметки, В Ташкенте дыни сладкие растут, Снимают чурки тонну с каждой сотки За свой нелегкий мусульманский труд. А мы воруем в час по чайной ложке В безмерно нищей средней полосе, И на трамваях ездим на подножке, И крутимся, как белка в колесе. Вокруг народ безденежный до свинства. Калекам здесь почти не подают. Зато национальные меньшинства На улицах тюльпаны продают. Воткнешь налево — голые карманы. Воткнешь направо — тощий портмонет. Менты уже обшарили всех пьяных, А у не пьяных денег просто нет. Куда ни глянешь — всюду «голый вася» Идет домой измучен и разбит, И если утром трешка завелася — Под вечер, смотришь, шар его залит. Я понял, надо делать ноги к югу, Менять и широту, и долготу — Кавказ прокормит вора и подругу, Мы не забудем эту доброту! Приеду, заживу на новом месте, Ловить не стану жалкие рубли. Родной Кавказ, мы снова будем вместе Встречать в портах большие корабли! Батуми, Поти, Сочи, Ялта, Хоста… Там отлежусь под знойным солнцем всласть. Под солнцем юга жить легко и просто — Там море баб и есть чего украсть. Морская синь, знакомая до боли, Передо мной свою откроет ширь, И я отныне (век не видеть воли!) В гробу видал проклятую Сибирь! 1983 год

Меня еще не раз посадят в лужу

Меня еще не раз посадят в лужу И будут бить еще по голове, И в половине тех, кому я нужен, Останутся тогда надежные вполне, Останутся надежные вполне. О мой хребет сломали столько палок И сколько, сколько вывезли воды. Но все равно не крив он и не жалок, У нас теперь во всем с ним полные лады. У нас теперь с ним полные лады. Кому, когда и чем я был обязан — Лишь батогам. Их выкушал сполна. Спасибо вам — вы отпустили разом, И к ним теперь моя привычная спина. И к ним теперь привычная спина. За соль, и боль, и сломанные зубы Еще не все получено сполна. И в честь мою не все сыграли трубы — Точнее говоря, пока всего одна. Точнее говоря, всего одна. Я прям и зол без всякого притворства. Уже полжизни где-то позади. Но вдруг в горбах кончается упорство, И некогда уже напиться на пути. И некогда напиться на пути. Но сколько дней пройдет в борьбе и скуке, И что вокруг изменится, как знать? И лучше, может быть, в жестокой муке Спалиться, чем совсем без мук существовать. Спалиться, чем без мук существовать. 1983 год

Помнишь, девочка?.

Помнишь, девочка, гуляли мы в саду, Я бессовестно нарвал букет из роз? Дай бог памяти, в каком это году, Я не чувствовал ладонями заноз. Надрывались от погони сторожа, И собаки не жалели в беге сил. Я бежал, твоим букетом дорожа, И, запутавшись, в заборах колесил. Кровь хлестала из разодранной щеки, А рубаха развалилась пополам. Оставались чудом целы лепестки, А штаны ползли бессовестно по швам. Ты сидела на скамейке далеко И считала в мыслях медленно до ста, Я ж заборы перемахивал легко, И версту сменяла новая верста. Убежал я. И собак перехитрил, Завершая полуночный марафон. А потом опять бежал, что было сил, За тобой по темной улице вдогон. Хохотали до упаду фонари. Я в окно твое погасшее глазел. Комары в меня вонзали волдыри, А букет в руках беспомощно редел. Мы столкнулись, — видно, есть на свете бог. И шарахнулись, как серые коты. Помнишь, девочка, я веник приволок? Это были твои первые цветы. Я неважный вид имел как кавалер, И язык во рту ворочался немой. Надрывался в упоенье каждый нерв, Но пора уже, пора было домой. Но домой мы не добрались — вот беда, Дружно рваную рубаху обвиня. Затуманила рассудок резеда, И букет ей вторил, запахом пьяня. А потом качалась ночь на каблуках, И кувшинки глупо путались в пруду. Помнишь, девочка, занозы на руках? Дай бог памяти, в каком это году… 1983 год

Похороны Абрама

По улице жмуром несут Абрама, В тоске идет за ящиком семья, Вдова

кричит сильней, чем пилорама, И нет при нем ни денег, ни «рыжья». Тоскливо покидая синагогу, Завернутый в большую простыню, Абрам лежит в сатин на босу ногу, Руками налегая на мотню. Его котлы уже примерил шурин И стрелки переводит втихаря, А на людях божится, что в натуре Не видел красивей богатыря. Уже с утра в духах утюжат лепень, Который был покойному пошит — Евоный брат в Москве имеет степень, Но не имеет надлежащий вид. Пока процессия шагает, На хате делится шмотье, И душу лабухи вынают, И пьет халяву шнаранье. На третий гвоздь, пока вдова рыдала И швыркала заморский кокаин, Назрела предпосылка для скандала — Покойный подал голос из руин. (Построилась, как есть, немая сцена, Со страху Хаим челюсть проглотил, Сподобился лицом в олигофрена И мочевой пузырь ослобонил. В момент исчезло множество скорбящих, Вдове вдруг стало сразу не смешно. Она кричала: «Господа, забейте ящик, За все уже уплачено давно!» И сразу на совковые лопаты Возник всеобщий спрос и дефицит — Кидали землю, будто три зарплаты За этот труд на каждого висит. Идут шикарные поминки. Родные мечут колбасу. Покойный ежится в простынке Перед дверями в Страшный Суд. 1983 год

Развязать бы мой язык

Развязать бы мой язык, Да завяжут руки. Думал, в голос — вышло в крик Под стальные звуки. Думал, нет, не для меня Каменные стены. Думал, быстрого коня — Конь обыкновенный. У ворот пустых Троян — Адская находка. Думал, ветром буду пьян, Оказалось — водкой. И, пропившись в пух и прах, Лихо расплатился Самой лучшей из рубах — Той, что я родился. Не считал потом рубцов, Да хватал их грудью. Свечку жег от двух концов — Думал, ярче будет. Думал, нет, не до седин Тянутся потери. Думал — люди, верил им. Оказалось — звери. Думал — в плач, а вышло — в смех. От испуга, верно. Думал, к плахе после всех — Оказался первым. Наплевать, на ком теперь Ты, моя рубаха. В самой горькой из потерь — Лишь минута страха. Из груди — унылый стон От смертельной скуки. Думал — явь, а вышло — сон. Вот такие штуки. 1983 год

Рублики-копеечки

Рублики-копеечки халявныя, ой-ё-ё-ё-ёй, Потерял я вас, а главное — потерял покой. Хуже водки — стерва подлая, ай-я-я-я-яй, Ах ты, Зойка, телка модная, только подавай! А глаза твои раскосыя, ой-ё-ё-ё-ёй, Как останусь голым-босым я — ты тогда не вой. А твои холены пальчики, ай-я-я-я-яй, Лазят мне в карманчики — только подавай! Выйду-ль я с тобой на улицу — ой-ё-ё-ё-ёй, Ты украдкой станешь жмуриться на лопатник мой. Ах ты, Зойка, баба шустрая, ай-я-я-я-яй, Паразитка, тля капустная, рот не разевай! Эх, лучше бы я жил с горбатою, ой-ё-ё-ё-ёй, Денежки бы греб лопатою да носил домой. Но с тобой потратил времечко, ай-я-я-я-яй, Щелкал я рубли, как семечки — только подавай! 1983 год

Улица Восточная

Рестораны шумные — колдовское зелье, Юное, безумное, пьяное веселье. Софочки да Любочки, а впридачу к ним Кофточки да юбочки — сигаретный дым. Улица Восточная — горе и отрада. Годы мои юные вдаль по ней текли. И теперь о прожитом сожалеть не надо, Про забавы первые, дерзкие мои. Не о том жалею я, что промчалось тройкой, Вдаль по этой улице прогремело бойко. Мне вдогонку броситься поздно за тобой, От меня уносится колокольчик твой. Улица Восточная — как стрела прямая. До тебя по улице мне подать рукой. Мы по этой улице столько лет шагали, А сошлись на улице, улице другой. 1969 год

Фаэтон

Вот здесь, на этой шумной площади В давно ушедшие года Ругались пьяные извозчики, И улыбались господа. Кивая гривами облезлыми, Мелькая крупами коней, Как докатились вы, болезные, До современных «жигулей»? Вас смяла жизнь неумолимая, Жестокий, бешеный прогресс. Кому дорога ваша длинная Пришлась как раз наперерез? И с облучками антикварными Вы оказались невпопад — Ни одиночными, ни парными На километрах автострад. Колеса хрупкие со спицами — Да не боялись мостовых. Не знали: радоваться, злиться ли На жесты глупых постовых. И в гонках, вам совсем не свойственных, И даже в поисках гроша, Всегда хранили вы спокойствие И чинный шаг. И чинный шаг. Вы золочеными каретами Доступны были не для всех. Не украшали вас портретами — Тогда еще считалось — грех. И лошадиного упряжкою, Себе поблажки не прося, Тащили ношу вашу тяжкую На подогнувшихся осях. Вы боевыми колесницами Кому-то виделись во сне, И люди с царственными лицами Вас погоняли на войне. Вы пролетали тройкой свадебной, Кому-то счастье подарив, Хрипели вы с невестой краденой, Узду до боли закусив. Менялись вы. Менялись всадники. Сменился камень на бетон. И нынче в будни или в праздники Уже не встретишь фаэтон. Сбылось великое пророчество: Вас грубо вытеснил мотор. И всем теперь до боли хочется Скакать на нем во весь опор. Как просто стать музейной редкостью, Однажды выбившись из сил. И удивлять столетней ветхостью За пять копеек — гран мерси! И что в музеях вы наплачете Под взгляд зевающих повес? Вы через сотню лет проскачете, А «мерседес» уйдет под пресс. 1983 год