Улыбка гения
Шрифт:
Зато некоторые из прохожих с удивлением останавливались, глядя на солидного господина, кричавшего разные нелепицы непонятно кому. И то, что жена не встретила его, как обычно это случалось, говорило о многом. Прежнее его прекрасное настроение пропало, будто его вовсе не было. Он торопливо сбросил на руки горничной дорожный плащ и, даже не умывшись с дороги, распахнул дверь в гостиную.
Феозва сидела, насупившись, на диване, как всегда, с краешка, словно случайная гостья, а не хозяйка дома. Она испуганно подняла глаза на мужа и поняла — надвигается очередная гроза, потому еще сильнее сжалась, хотела было что-то спросить, но он, заметив это, лишь махнул рукой
Та явно ждала попреков, что не встретила, но он решил, не стоит начинать с этого, да и вообще дело пустяшное, ну, не дождались его братцы ее, оно и к лучшему. Потому прошелся несколько раз по комнате, думая, как бы лучше начать неминуемый разговор с женой о приобретении понравившейся ему усадьбы, подозревая, что та его решения не одобрит, поскольку была домоседкой, и уговорить ее куда-то поехать, сходить в гости или просто прогуляться всегда было для Дмитрия Ивановича нелегкой задачей.
Вот и сейчас он сперва рассказал о поездке в Москву, сам при этом чуть успокоившись, и лишь потом выложил главное известие о его желании купить старинную усадьбу, где можно проводить все лето с семьей, а не ютиться на съемных дачах. В конце он добавил, что раньше усадьбой владел ни какой-нибудь заштатный помещик, а ныне покойный грузинский князь Дадиани и им страшно повезло, что у того не оказалось наследников и его имение продается.
Но, как он и ожидал, Феозва встретила это известие довольно сдержанно и без особых восторгов и тут же посетовала, что и тут, в петербургской квартире, лично ей дел по хозяйству хватает, а еще усадьба… Но потом, не желая его обижать отказом, все же криво улыбнулась и постаралась все свести к шутке:
— Да и зачем она тебе, усадьба та? Князем тебе все одно не стать, а по мне ты и такой сойдешь.
Но, видя, что муж шутки не принял, попробовала перейти в наступление:
— К тебе обязательно все твои родичи тут же, месяца не пройдет, съедутся. Кто за ними ухаживать станет? Кто готовить? Посуду мыть, простыни стирать? Кухарка да горничная? У нас прислуги всего два человека, не то что у других. Да и те едва с делами всеми управляются. Придется еще парочку заводить, а это все лишние расходы…
Сказала и замолчала, предвидя реакцию мужа на ее слова. Так и вышло. Дмитрий Иванович на глазах побагровел, губы у него задрожали, и он тут же выдал длинную тираду:
— Знаешь что, милая моя женушка, если честно, заранее знал, как ты встретишь эту новость. Ты дальше своей кухни и спальни ничего не видишь и видеть не желаешь. Того ли я ждал, когда делал тебе предложение? Я мечтал, что все у нас пойдет совместно: и семья и прогулки, и дети, и моя работа. А для тебя главное оказалось, чтоб все тебя оставили в покое и ты могла шушукаться со своими родственниками, что крадучись заявляются, когда меня нет дома. Сейчас вот нос к носу столкнулся с братцами твоими. Просил вернуться, чайку испить, так нет, спешат они, видите ли… Чем они таким заняты, что на минутку задержаться не смеют?
— Они же на службе состоят, ты ли не знаешь, — заступилась та за братьев, — тем, более ты не сказал, когда домой вернешься…
— Да ладно небылицы сочинять, — перебил он ее, — в первый раз, что ли, такое происходит? Не знала она, как же. Знать, когда поезд из Москвы приходит, большего ума не надо, глянь только на часы. Хорошо, сегодня не знала, а если я у себя в кабинете работаю, то почему же лишь спустя время узнаю об их появлении не от тебя самой, а от горничной? Неужели я так страшен
— Ты сам виноват, что вечно насмехаешься над моими братьями, а они, между прочим, достойные люди и служат при солидных должностях, а ты их вечно высмеиваешь, словно они
базарные торговцы какие, — с обидой отвечала Феозва, смешно поджав губки.
— Тебя послушать, так хуже меня никого на свете нет. Царь Ирод, да и только. А братцы твои — такие же клуши, как и сестра их, и дальше своей службы ничего знать не хотят. О чем мне с ними речи вести? О погоде разве что: ах, какой чудный вечер вчерашнего дня имел счастье быть, а вот нынче дождик с утра мочит! У нас таких любят, потому и на посты разные назначают, а у них потом каменные зады в креслах своих отрастают в башке темень непроглядная…
— Не смей так отзываться о моих братьях! Твои родственники ничуть не лучше, но я ведь и слова ни разочка дурного о них не произнесла.
— А хоть бы и сказала чего, в том большой беды не вижу, всяк свое мнение иметь может. Но у тебя-то оно не свое, а опять от братцев своих взятое. А они разве каждый по именьицу не прикупили? С чего бы это — им можно, значится, а мне нельзя? Или рылом не вышел?
— Им по чину положено, у них там достойные люди бывают, о службе говорят…
— Да тебе-то откуда о том знать? Слышала будто бы. Они ежели о чем и толкуют, то о чинах да о прибавке к жалованью, кого бы лизнуть в одно место, чтоб продвинул по службе. Вот пусть только заявятся в очередной раз, я им о том в глаза скажу, специально горничной накажу, чтоб сразу известила меня о том. Жди, устрою вам встречу, вовек не забудете…
— Ты не посмеешь!! — взвизгнула жена.
— Еще как посмею, — в лицо ей рассмеялся он, — еще и добавлю от себя, что на ум придет. Ой, представляю, как у них благообразные личики сморщатся. Значит, им можно имения иметь, а мне не по чину? — чем дальше, тем более заводился Дмитрий, срываясь порой на визгливые нотки и размахивая руками.
В это время в детской заплакал Володя, и его словно подменили: забыв обо всем на свете, он кинулся туда, оттолкнул от кроватки няньку, подхватил сына на руки и стал раскачивать, непрестанно повторяя:
— Что случилось, миленький ты мой? Пошто плакать изволим? Папенька тебя, верно, напугал, орал громко? Все, больше не стану, спи, родненький, спи дальше, я точно не буду с маменькой спорить, слышишь, спи мальчик мой…
— Вы и впрямь громко разговаривали, — не вовремя подала голос молодая нянька, которую крики Дмитрия тоже напугали. Но он так взглянул на нее, что она испуганно закрыла рот и попятилась. Мальчик же успокоился и закрыл глаза. Дмитрий положил его обратно в кроватку и на цыпочках вышел вон, успев показать няньке язык и погрозить пальцем, после чего та упала на диванчик и закрыла лицо руками, испуганно тараща глаза.
А Дмитрий Иванович, тихо ступая, прошел к себе в кабинет, где некоторое время походил вдоль книжных полок, доставая то одну, то другую книги и вновь ставя их на место. При этом он что-то бормотал, крутил головой, а потом, ни к кому не обращаясь, вполголоса произнес:
— Ох, как дурно все вышло… Хотел с ней радостью своей поделиться — и сам же все испортил… Ой, балбес, балбес, и прощения мне нету…
Потом он решительно направился обратно в гостиную, где сидела, прижав к глазам платочек, со скорбным выражением на лице Феозва, и неожиданно опустился перед ней на колени, взял руку, притянул к своей груди и тихим голосом, полным раскаянья, заявил: