Улыбка гения

Софронов Вячеслав

И дело было совсем не в этом несчастном стихотворении, а в ее душевном надломе, в неопределенности ее положения, в ожидании решительного шага со стороны Менделеева, который он так и не сделал. Не начни он читать стихи, случилось бы что-то другое, способствующее ее срыву и невозможности более сдерживать себя. И она выбрала полный разрыв, лишь бы не испытывать эти мучений дальше. Всё таки она была пылкой женщиной, желавшей от встреченного ею мужчины всего, что должно произойти между любящими друг друга людьми. И хотя она не желала себе в том признаваться, но она любила и хотела быть с ним

при всей несуразности их положения. И даже сейчас надеялась, что произойдет некое чудо, она не знала, какое, и они останутся вдвоем, и только вдвоем, и будут принадлежать один другому, не стесняясь косых взглядов, посторонних звуков и неосторожно сказанного слова. Но не сейчас.

А Дмитрий Иванович, поднялся с колен и, не в силах уйти к себе, некоторое время постоял у дверей спальни, попытался осторожно открыть ее, но навстречу ему вышла Екатерина Ивановна и грозно спросила:

— Дмитрий, ты хочешь окончательно опозорить девушку? Не смей, я тебе не позволю. Уйди.

Он покорно поплелся в свой кабинет, забыв оставленный на фортепиано томик Байрона.

А наутро Аня ушла из дома, и больше он ее не видел. Вслед за ней переехали и Екатерина Ивановна с детьми. В их бывшей спальне, словно в назидание ему, осталась лишь китайская ширма с дракончиками и крепостной стеной на шелковых занавесях.

Глава седьмая

После произошедшего Менделеев несколько дней не мог до конца осознать истинную причину поступка своей сестры, а вслед за тем и Анны. Он находился в какой-то прострации, близкой к помешательству. Студенты и его друзья сразу обратили внимание, что с их любимым профессорам творится что-то неладное.

Как-то ему встретился в университетском коридоре ректор Андрей Николаевич Бекетов, который остановился перед ним и спросил:

— У тебя все в порядке? В последнее время ты сам на себя не походишь, потому беспокоюсь.

— Работы много, — хотел было уйти от разговора Менделеев.

— Ты ее сам ищешь, — парировал тот. — Как супруга? Как дети?

Менделеев понял, избежать разговора не удастся, а потому нехотя ответил:

— Володя в Морском корпусе, Леля с Физой пока в Боблово осталась. Да ты, поди, и сам знаешь. Решили, так будет лучше для нас обоих. Со мной пока живет моя сестра и ее дети. Тебя это интересует?

— Не совсем, ты что-то не договариваешь, я же вижу. Нет, если хочешь, не говори, но будет лучше, если хотя бы поделишься со мной, чем считаешь нужным.

Дмитрий Иванович посмотрел ему в глаза и, покачав головой, произнес:

— Вроде не поп, а исповедуешь. Что хочешь знать? Мне скрывать особо нечего.

Поскольку они беседовали в коридоре университета, то мимо них шли студенты, с интересом поглядывали в их сторону, здоровались. Бекетов кивал в ответ, в то время как Менделеев стоял, насупившись, ни на кого не обращая внимания, торопясь быстрее закончить тяготивший его разговор.

— И долго ты собираешься жить один? — поинтересовался Бекетов. — Вроде еще не старик, рано в монахи идти, — попытался он пошутить. Но Менделеев не принял его тон и резко ответил:

— Откуда мне знать, как все сложится. Но с Физой у нас не сложилось. Да ты и сам

видел, чего спрашиваешь?

Бекетов не так давно купил усадьбу в Шахматово, стоявшую в нескольких вёрстах от Боблово, и время от времени наезжал к ним с визитом, а потому об отношениях Дмитрия Ивановича с женой имел представление.

— И что теперь? — не унимался он. — Станешь на развод подавать? Или мириться надумаешь? Худой мир лучше доброй ссоры, как в народе говорят. Дети опять же…

— Детей я ей не оставлю. Володька со мной, может, удастся и Ольгу выпросить. Всё одно она там вряд ли чему путному научится. Разве что сплетничать да у окошка день-деньской сидеть. Только Физа уговорила ее не уезжать, боится одна жить, — признался Менделеев.

— Я ее понимаю, — поддакнул Бекетов, — это ты у нас такой бесстрашный. А для иного одиночество — худшее наказание. Только вот не верю я, будто ты один долго протянешь. Может, уже приглядел кого, признавайся, — шутливо подмигнул Андрей Николаевич. — Признайся, а то по городу всякие слухи ползут. Сам знаешь, вроде столица, а обо всех известно то, о чем и близкие не догадываются. А ты у нас с некоторых пор знаменитость, о тебе в первую очередь всякие небылицы слагают, не обессудь.

Менделеев от этих слов вспыхнул, сжал кулаки и, вкладывая в слова как можно больше желчи, ответил:

— Ума не приложу, кто их распускает. Тебе как ректору о том должно быть лучше известно. Помнится, ты мне как-то объяснял, что любое растение свои семена или споры вокруг себя выбрасывает. Я те слова хорошо запомнил. Недолго догадаться, кто те семена в виде слухов разносит.

Бекетов действительно был специалистом по растениеводству и часто любил повторять, что растения, как и человек, размножаются с помощью выбрасывания спор или семян. И теперь, услышав свои собственные слова, он невольно поморщился. Но вынужден был согласиться.

— Ну, не я же, Дмитрий Иванович, те слухи распускаю.

— А откуда же тогда они тебе известны? Интересно знать, скажи на милость.

Бекетов, хорошо зная бесперспективность споров с Менделеевым, который за редким исключением мог согласиться с оппонентом, только махнул рукой в ответ и, так ничего и не сказав, пошел по направлению к своему кабинету. Менделеев же будучи не в состоянии сразу успокоиться, добавил ему в след:

— Не твой ли родной братец, что мое место в академии занял, сплетням тем способствует? — Но Бекетов или не слышал, или на самом деле не разобрал последние фразы разгоряченного Менделеева, даже не обернулся и, с достоинством неся на голове копну густых, изрядно поседевших волос, прошествовал в свой кабинет.

А вечером к Дмитрию Ивановичу неожиданно заглянула недавно съехавшая с квартиры сестра. Она объявила, что якобы зашла забрать оставленные впопыхах вещи. Но на самом деле она переживала за брата и надеялась хоть как-то воздействовать на него, попробовать изменить его поведение, призвать одуматься, пока не поздно. К тому же требовалось пригласить новую горничную, поскольку Фросю, во избежание всяческих недоразумений, на которые она могла спровоцировать оставшегося в полном одиночестве хозяина квартиры, Екатерина Ивановна рассчитала в день ухода.