Улыбка гения

Софронов Вячеслав

Неизвестно, как бы он повел себя, не будь рядом родных ему людей, стараясь при них соблюдать хоть какие-то приличия. Лишь когда прибегал отпросившийся у начальства Володя, он через силу смирял себя, пытался быть более сдержанным, вспоминал об отцовских обязанностях, интересовался оценками сына, тем, какие книги читает. Тот же, со своей стороны, всегда спрашивал о здоровье матери, сестры, просился вместе с Дмитрием Ивановичем навестить их в Боблово. Он обещал сыну сделать это в ближайшее время, ссылаясь на занятость, но тот по каким-то ему известным признакам понял, дело не только в отцовской загруженности, но и

в чем-то ином. И вскоре безошибочно определил истинную причину редкого на его памяти веселого расположения отца, застав как-то его беседующим с Анной Ивановной. Нет, с матерью он так никогда не говорил: весело и непринужденно, отпуская шутки, смеялся, запрокидывая голову, и, увидев смотрящего во все глаза на него сына, неожиданно смутился, ушел к себе. Именно тогда Володя все понял. И, как ни странно, принял увлечение отца, даже встал на его сторону, и Анна Ивановна обрела в его лице стойкого защитника и сторонника.

Почему? Наверное, в силу юношеского максимализма, любви к отцу. Он оказался для него ближе, понятнее. Тем более оба они были мужчинами, привыкшими прощать ошибки друг другу. Тем более чувства Дмитрия Ивановича никак нельзя было назвать мимолетной ошибкой или легким увлечением. Скорее они были выстраданы этим сильным человеком, привыкшим стойко переносить все тяготы и лишения. Уж так он был устроен, что ему оказалось трудно найти в спутники того, кто бы во всем разделял и принимал его взгляды. Он постепенно, шаг за шагом, отделялся от Феозвы и по прошествии лет вдруг понял, им не о чем говорить друг с другом. И она сумела обособиться, обрести определенную независимость, отмежеваться от мужа.

В общении с Анной он боялся перейти запретную черту вседозволенности, что, как он резонно полагал, которую бы просто не позволила переступить сама девушка. Обычный адюльтер, столь широко известный в аристократической среде, был для нее просто неприемлем, к тому же в ее планы не входило обострять или ускорять ухаживания Дмитрия Ивановича, но она понимала и другое, вечно продолжаться его ухаживания не могут, рано или поздно должно произойти что-то такое, что напрочь все изменит. Вот только в чем будет заключаться то самое «нечто», знать ей было не дано.

В один из вечеров Дмитрий Иванович зашел в гостиную, где, как обычно, собрались вместе «три девицы», как он зачастую шутил, держа в руках какую-то книгу. Он и раньше приносил альбомы с рисунками художников, географические карты, путеводители по Италии, разные справочники, но тут он с таинственным видом объявил:

— Лорд Байрон. Стихи о любви. Можно прочитаю вам некоторые из них?

От его слов сердце у Анны сжалось от нехорошего предчувствия. Она хотела уйти, предполагая, чем может закончиться подобное чтение. Но Надежда Капустина удержала ее:

— Куда ты? Останься. Интересно послушать.

И она не смогла ей отказать, осталась. Екатерина Ивановна скептически поджала губы, не зная, что сказать, и лишь Дмитрий Иванович, ничего не замечая, встал в позу чтеца-декламатора и заунывным голосом начал чтение, открыв томик на одной из сделанных им собственноручно закладок:

Мне сладких обманов романа не надо, Прочь, вымысел! Тщетно души не волнуй! О, дайте мне луч упоенного взгляда И

первый стыдливый любви поцелуй!

При этом он бросал выразительные взгляды на Анну, щеки которой пылали алым цветом, и ни у кого не вызывало сомнений, к кому именно эти строки обращены, и каковы тайные желания самого чтеца.

В гостиную ненадолго заглянул Михаил, послушал, громко хихикнул, скорчил рожу, покрутил пальцем у виска, и скрылся. Но Дмитрий Иванович даже не заметил этого и продолжал:

Не надо мне мертвых созданий искусства! О, свет лицемерный, кляни и ликуй! Я жду вдохновения, где вырвалось чувство, Где слышится первой любви поцелуй!

Тут не выдержала Екатерина Ивановна и со словами:

— Нет, знаете ли, это слишком, — поднялась и со стуком отодвинула стул, а затем, громко стуча каблуками по паркету, ушла. Лишь Надюша Капустина, не желая огорчать дядюшку или просто из любопытства, сидела, удерживая в своей руке кисть Анны. А та была готова расплакаться и едва сдерживалась.

— Как вам стихи? Надеюсь, понравились? — спросил Дмитрий Иванович, ничего не подозревающий, закончив чтение. — На мой взгляд, чудные стихи.

Только после этого он заметил насупленное лицо Анны, а в глазах племянницы плясали чертики.

— В чем, собственно, дело? — поинтересовался он. — Что не так? Я вас обидел?

— Надюша, выйди, — попросила ее подруга, — я хочу поговорить с Дмитрием Ивановичем.

Надежда, не особо поняв, о чем речь, покорно вышла.

— Дмитрий Иванович, вы не думаете, что нанесли мне непростительную обиду? — спросила она, поднявшись с кресла и беспомощно тиская в руке платок.

— Простите, чем? — растерялся он и шагнул вперед.

— Не смейте даже подходить ко мне. Я не хочу вас больше видеть и съезжаю с вашей квартиры.

— Позвольте, почему? Объясните, что случилось?

— Эти стихи… — попыталась сформулировать ответ она, но не могла от волнения подобрать нужные слова, — ваши стихи пошлы и неуместны.

— Это совсем не мои стихи, а Байрона. Чем они вас так обидели? Поверьте, лучше, чем он сумел это сделать, вряд ли кто сумеет передать.

— И не надо, вы все сказали и этим опозорили меня навсегда. Не ожидала от вас подобного. Завтра же съезжаю с вашей квартиры и не желаю вас больше видеть. Возвращайтесь к своей жене и читайте ей стихи о поцелуях. Век бы вас не знать…

— Аня, Анечка! — запричитал он, словно ребенок, отринутый от материнской груди. — Не надо, не оставляйте меня одного, я не знаю, что делать. Поверьте, я не хотел, вы не так все поняли…

— И слушать не желаю! — сверкнула она глазами, уворачиваясь от протянутых к ней рук. При этом ее коса взлетала в такт ее движения, опускаясь то на грудь, то на спину. — Я вам поверила, думала, и вы ко мне имеете самые чистые чувства, а вы со своими грязными поцелуями, словно специально…

Он бросился перед ней на колени, тянул руки, пытаясь удержать, но все бесполезно. Она юркнула в спальню и закрыла перед ним дверь и уже там наконец разрыдалась, бросилась на кровать, и все ее тело задрожало от обиды, от горечи унижения.