Улыбнись мне, Артур Эдинброг
Шрифт:
— Ты боишься? — нахмурился он.
— Просто не могу поверить. — я перестала идиотничать и легла ровно, как мертвец. — Неужели всё это реально? Мы действительно устроим что-то вроде мятежа, заставим весь ваш мир ненавидеть нас за взрыв телепорта, будем держать осаду в подземной библиотеке, зашьем ткань бытия, а потом исчезнем в неизвестном направлении?
Артур оперся плечом о косяк книжного шкафа.
— Да, — твёрдо сказал он. — Так и будет.
Голос его звучал совершенно спокойно. От него исходила уверенность; колоссальная сосредоточенность плескалась на дне зрачков.
В первые дни
Но чем дальше, тем яснее становилось: при всей своей хладнокровной невозмутимости он легко идёт на большие риски, а вот я — та еще трусишка, боящаяся серьёзных шагов. И в отношении ситуации с апокалипсисом. И в отношении любви.
— Но ведь ты ещё не умеешь открывать порталы в другие миры для себя, — почти неслышно пробормотала я. — Как ты всё успеешь за то время, что у нас будет? Всего несколько недель и на формулу, и на портал, и всё это при условии, что библиотека действительно так изолирована, как ты полагаешь!.. — я отчаянно всплеснула руками.
— Вилка, — серьёзно проговорил Эдинброг.
Он подошёл, сел на край кровати и крепко сжал мою ладонь в своей.
— Почему сейчас именно ты начала сомневаться во мне? — в его вопросе не было горечи, только искреннее желание понять. — Мэгги верит. Верит Каприз — этот упрямый олух, с какой-то стати взявший на себя роль моего «мотивирующего врага» и всегда игравший её так талантливо, что порой я всерьёз мечтал его убить. Верят преподаватели и однокурсники… Даже Борис поверил. Но не ты. Почему?
Я молчала, глядя ему в глаза. Артур ждал. Он задал чертовски важный вопрос, и я чувствовала, как моё сердце захлёбывается боем от понимания того, каким будет ответ.
В окно заглядывало холодное звёздное небо, а на стенах таинственно светились фрески — те самые, созданные мной в первую фамильярью ночь.
В полумраке комнаты лицо Эдинброга казалось нереалистичным — не человек, а произведение искусства: широкие мазки, отчаянная смелость демиурга… Он будто постепенно отдалялся от меня, растворяясь в неверном свете витражной лампы, вокруг которой плясал мотылёк, и, не желая терять Артура, я порывисто подалась вперёд.
— Я просто слишком боюсь, что с тобой случится что-то плохое, — очень тихо сказала я. А потом продолжила быстрее, с силой: — Я знаю, что это неправильно и эгоистично. Что излишняя тревога за кого-то — самый извращённый и пагубный вариант поддержки, приносящий лишь боль и неуверенность обоим. Я знаю, но пока не могу побороть её. Ставки слишком высоки, и всё во мне буквально сходит с ума при мысли о том, что ты можешь погибнуть. Я верю в тебя, Артур. Больше, чем в кого-либо и когда-либо, но я пока не могу избавиться от страха за тебя. Потому что прежде никто не был мне так дорог, как ты, ни к кому я не испытывала таких глубоких чувств. Никогда не встречала людей, рядом с которыми перехватывало бы дыхание оттого, насколько они прекрасны, с которыми бы хотелось быть рядом — всегда. В общем и целом. — я сглотнула. — Дело в том, что я люблю тебя, Артур Эдинброг.
Кровь словно
— Я тоже люблю тебя. Я люблю тебя так силь
но, что сам как раз полностью перестал сомневаться: в себе и в том, что нам всё удастся. А в тебе я не сомневался с самого начала.
И когда он поцеловал меня после этих слов, я вдруг поняла, что весь мой страх ушёл.
ЗЕРКАЛЬНАЯ
КОНФЕРЕНЦИЯ
48
Конференция Аманды ДеБасковиц проходила в главном зале университета.
Это было широкое, щедро залитое солнцем помещение с высоким сводчатым потолком. В нишах вдоль стен высились бронзовые фигуры знаменитых учёных, на окнах драгоценными пластинами сияли витражи. На небольшом возвышении находилась кафедра — выполненная из вишнёвого дерева, она чем-то неуловимо напоминала гроб.
За кафедрой сидела сама Аманда, а также несколько политиков, преподавателей и стражей. Все остальные места в зале занимали журналисты и зеркала: большие и маленькие, ручные и напольные, старинные и минималистичные.
То самое зеркалидение. Пусть в последние годы его и применяли очень редко, ради конференции всё-таки «растянули»: как иначе, если сегодня решится судьба мира?
Таким образом, сотни колдунов по всему Гало с самого утра поддерживали плетение. Воздух искрился от магии, пробуждённой в таких количествах. Под облаками носился лёгкий зеркальный звон… Меня то и дело шарахало током от прикосновений к Артуру (это норма) и одежде (вот тут что-то новенькое!).
— А это заклинание не порвёт ткань бытия? — подозрительно уточнила я. — Ты говорил, что глобальные вязи так же опасны, как гибель дракона.
— Опасны не вязи, а их внезапное разрушение, — покачал головой Эдинброг. — Но его будут сворачивать со всей осторожностью, не волнуйся.
Мы решили смотреть выступление из кофейни в Сироппинге.
Ещё утром Артур написал Аманде, что не станет поддерживать её, и теперь в огромном настенном зеркале я видела, как укоряюще пустует кресло справа от девушки. Борису мы отправили сообщение, чтобы он пришёл к нам «на чашечку кофе». Если всё пойдёт плохо — умотаем в столицу прямо отсюда.
И да.
Опуская прелюдии: всё действительно пошло плохо.
Аманда ДеБасковиц не врала, когда сказала, что короли уже согласны с её предложением. Сидевшие за кафедрой не дискутировали, а, скорее, торжественно оповещали население о грядущем миропорядке.
Только один из спикеров высказал некоторое сомнение. Это был крючконосый мастер Говерик.
— Позвольте, коллеги… — пробормотал он. — Но как же Земля?!
— А что Земля? Никто из нас никогда не был на Земле, — снисходительно отозвался ректор Хомхи Бавтелик. — И это очень удобно, потому что жертвовать тем, что ты знаешь, — это безнравственно, но жертвовать концептом, так сказать, конструктом — это совершенно нормально. Вы же не рыдаете всякий раз, когда слышите, что где-то во вселенной идёт война, верно? До слёз вас доводит лишь война, имеющая к вам отношение. Поэтому предлагаю о Земле в принципе не говорить.