Умершее воспоминание

совесть Логана.

Я мучился долгих восемь месяцев, порой думал даже дать ей второй шанс: каждый человек, каким бы они ни был, заслуживает второй шанс. Мы поддерживали отношения после расставания, но чувствую, что в них не было ничего настоящего. Она говорила со мной только потому, что ощущала свою вину, она думала только о том, чтобы очистить свою совесть. В её глазах не было ни капли сожаления, ей было меня не жаль…

Чарис, она нездорова. Она долгое время лечилась в лос-анджелесской клинике, после чего призналась, что улетает лечиться в Германию. По её словам, её родители доверяют немецким врачам, они делают всё возможное для того, чтобы их дочь чувствовала себя счастливой. Не знаю, каким дураком я был, если снова поверил ей… Я ведь даже

помог её семье с деньгами, довёз её до аэропорта и чувствовал, как сердце разрывается от тоски, когда смотрел на взлетающий самолёт. На самом же деле никакого лечения в Германии не было. Чарис улетела туда со своими родителями и своим лечащим врачом, который, возможно, скоро станет её мужем и отцом её ребёнка. Мы виделись с ней, когда я был в Берлине: она была там с ним и очень тщательно это скрывала. Хотела снова меня обмануть и выставить дураком. Но я знаю теперь, какая она на самом деле, я окончательно в этом убедился. Ничтожная, бессовестная, наглая и эгоистичная шлюха! Прости, Эвелин, знаю, что не должен так выражаться, но по-другому не могу, просто, чёрт возьми, не могу! Больше всего мне жаль время, которое я на неё потратил. Всё в пустую…

Когда я замолчал, Эвелин молча прижалась ко мне. Я улыбнулся: до этого она откровенничала со мной, теперь же это сделал я, и Эвелин попыталась меня утешить моим же способом.

— Не бывает случайных встреч и случайных отношений, — проговорила она. — Не бывает ненужных людей в этой жизни. Но мне так жаль тебя, Логан, ты пережил то, чего многие просто не вынесли бы. Почему ты так уверен, что Чарис — твоя последняя любовь?

— Так Джеймс когда-то сказал. Я и сам считаю, что по-настоящему человек может полюбить лишь единожды, а остальные чувства — если не бутафория, то простая привязанность. Чарис я отдал всего себя и чувствую, что внутри больше никогда ничего не загорится. Там пустота. Там пепел.

— Не проклинай себя, Логан. — Эвелин заглянула мне в глаза и прижала ладонь к моей левой груди. — Может, там действительно пепел, но там есть место для любви. Знаешь, что такое твои чувства к Чарис? Они бутафория.

Я накрыл её ладонь своей и какое-то время молча смотрел ей в глаза. Слова Эвелин заставили что-то внутри меня воодушевлённо подпрыгнуть, и я не знал, как правильно истолковать своё нынешнее состояние.

— Когда ты понял, что больше не любишь её?

— Не помню. Вернее, не знаю. Не было определённого момента — такого, что я в одно мгновенье вдруг понял, что больше не люблю её. Я остывал постепенно, в течении девяти месяцев. Но наши постоянные встречи в больнице сыграли определённую роль: они долго не давали моим чувствам остыть…

— Чем она была больна?

— Не знаю, уместно ли здесь слово «была». Возможно, она больна и сейчас.

Эвелин выжидающе на меня смотрела, и я, слабо улыбнувшись, сказал:

— Не хочу тебе лгать, поэтому давай отложим эту тему на потом. История болезни Чарис долгая, к тому же она влечёт за собой ещё не одну историю. А я пока не хочу, чтобы ты знала обо мне то, что я пытаюсь скрыть.

— Тайное должно остаться под покровом тайны, если ты этого желаешь, Логан. Всему своё время.

Какое-то время я молча смотрел на неё, после чего шёпотом произнёс:

— Прости меня, Эвелин.

— За что я должна тебя простить?

— За моё поведение. Мне так стыдно, честное слово, я столько сказал тебе нехорошего…

— Иногда слова не имеют большого значения, Логан. Людям свойственно повиноваться своим эмоциям.

Она раскрыла тетрадь воспоминаний, что лежала рядом, на полу, и принялась записывать в неё, очевидно, наш разговор. Я наблюдал за Эвелин, непонятно о чём размышляя, теряясь в своих мыслях, и понимал, что усталость и сон подползают ко мне со всех сторон.

Я пил крепкий чай, чтобы отогнать сон, но теперь и он не помогал. Долгое время я стойко держался, всё ещё наблюдая за действиями Эвелин.

Потом положил голову на кровать и неожиданно уснул прямо так — сидя на полу, улыбаясь и держа в руке стакан холодного чая.

========== Глава 11.”Прелестная и беспощадная” ==========

Слабая струна женщины – жалость, так легко переходящая в любовь.

Виктор Гюго

– Как быстро стемнело… – задумчиво проговорил Джеймс, уставившись на собственное отражение в окне. – Это я потерялся во времени, или Земля начала вертеться быстрее?

– Ты потерялся во времени, и для тебя Земля начала вертеться быстрее.

Джеймс взял со стола бутылку бренди и, принявшись открывать её, сквозь зубы процедил:

– Логан, засунь эту долбаную философию себе в задницу, да поглубже! Налить тебе бренди?

– Не нужно. Твой психолог сегодня не пьёт.

– Да? Ну, тебе виднее, наверное. – Он сел на диван рядом со мной и, положив ногу на ногу, поднёс к лицу стакан с бренди. Маслоу любил растягивать удовольствие: сначала он наслаждался лишь ароматом любимого напитка, а затем пил его маленькими глоточками, мучая себя и усиливая собственное желание. Вот и сейчас он сидел, уставившись на что-то перед собой, и медленно дышал, пронося стакан с бренди перед своим лицом из стороны в сторону. – На самом деле я рад, что ты наконец здесь, дружище! Твоё появление прогнало одиночество из моего дома.

– Но ненадолго. Сейчас оно вернётся вместе с воспоминанием об Изабелле.

Джеймс помрачнел и сделал первый глоток бренди. Мне показалось, что любимый напиток как-то его не удовлетворил: лицо друга не выразило ни одной положительной эмоции.

– Ох, Изабелла… – устало вздохнул Маслоу и, закрыв глаза, сжал двумя пальцами переносицу. – Как же я устал думать о ней и её безразличии ко мне. Огонь моей любви сжигает меня изнутри. Чёрт! Такое ощущение, что я заживо горю!

Я оглядел комнату тревожным взглядом. Похоже, последние несколько дней Джеймс жил в окружении пустых бутылок из-под алкоголя, они были его друзьями и утешителями. Ввиду этого обстоятельства в комнате стояла невыносимая вонь. Маслоу, кажется, этого не замечал – я сделал вывод, что он не выходил из дома уже приличное количество времени.

– Когда вы в последний раз виделись? – спросил я, брезгливо отведя взгляд от роя мошек, клубившихся над недопитой бутылкой бренди.

Друг поднял глаза к потолку, силясь вспомнить время последней встречи со своей любимой, после чего сказал:

– Кажется, это было после презентации нашего четвёртого альбома, когда Изабелла пришла на концерт. – Он блаженно улыбнулся и прижался щекой к стакану. – Помню, она мне столько всего сказала в тот день… Её слова довели меня до неописуемого состояния, я даже есть тогда нормально не мог. А потом мы вернулись из тура, и на этом наши с ней встречи закончились, так толком и не начавшись. Я искал её, звонил, писал, каждый день ждал её у здания под красным фонарём… Но всё напрасно! Знаешь, сначала я сильно волновался, не случилось ли с ней что. А затем успокоил себя мыслью о том, что ей просто наплевать на меня.

Джеймс вдруг начал смеяться, и я бросил на него мрачный взгляд.

– Скоро тебе станет не до смеха, Джеймс, – невесело сказал я и встал, чтобы открыть окно. – Оглянись: такое чувство, что ты живёшь на помойке! Повсюду мусор, немытая посуда, какие-то насекомые. Ты и сам стал похож на бомжа! Лицо осунулось – кстати, сколько ты не спал? – щетина выступила, как будто ты не брился целый месяц; ты перестал следить за собой. К тому же эти бутылки. Просто подумай, Джеймс, разве любовь – светлое, чистое, искреннее чувство – может довести человека до такого безобразия? Когда ты последний раз задумывался о своём здоровье? О своей печени? Разве Изабелла и её дурацкое безразличие стоят в первую очередь твоего здоровья, Джеймс?!