Умершее воспоминание

совесть Логана.

— Порой у меня возникает ощущение, — начала Эвелин, задержав взгляд на своём стакане горячего шоколада, — такое странное чувство, будто они не разделяют со мной мою любовь. Будто я отдаю им своё сердце, а они только вежливо улыбаются в ответ.

— Но, Эвелин, не стоит сомневаться в их любви, — покачал головой я. — Иногда люди просто не умеют правильно выражать свои чувства, а другим людям кажется, что этих чувств просто нет. Может, стоит приглядеться?

Она улыбнулась, опустив голову, и сказала:

— Нет, Логан, дело тут не в их неумении выражать свои чувства. Всё гораздо хуже. Мои родители — прожжённые карьеристы,

для них в жизни не существует ничего важнее работы. Не сомневаюсь, что и нас с Уитни они завели — завели как котят — просто потому, что так делают все, или потому, что было скучно. Знаю, что звучит резко, но это то, что я о них думаю.

Поэтому Уитни — самый близкий мне человек, мы живём сами, можно сказать вдвоём, чувствуя, что нужны только друг другу. Родители чаще всего пропадают на работе, а, приходя домой, обсуждают прошедший день или строят планы на завтрашний. Нашими жизнями они интересуются вскользь, иногда вставляя свои жалкие комментарии. Папа говорит: «Ничего, и не под такие волны ныряли», — а мама только кивает головой с грустной улыбкой. Даже моя болезнь им побоку! По вечерам, время от времени, они разговаривают с Уитни, спрашивают, как прошёл очередной сеанс, но я-то знаю, что им наплевать! Зато какое счастье для них Уитни! На старшую сестру можно переложить все заботы о младшей, разве так не будет проще?

Эвелин забилась мелкой дрожью, и я приобнял её за плечи. Она смотрела куда-то вдаль, сжимая в руках стакан со всё ещё дымящимся напитком, и молчала.

— Любой родитель любит своего ребёнка, каким бы тот ни был, — с уверенностью сказал я. – Но, возможно, вашим родителям и вправду не помешает быть внимательнее по отношению к вам. Ты пробовала говорить с ними об этом?

— Даже не стала пытаться. Они будут говорить со мной осторожно и ласково, боясь обидеть, а потом, вполне вероятно, сделают вид, что этого разговора не было вовсе. Да, наша доченька больна, она не вспомнит, о чём мы говорили минуту назад!

Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох, с трудом овладевая собой. Я крепче прижал её к себе.

— Я уверен, твои родители не такие звери, как ты о них рассказываешь. Просто надо осторожно напомнить им, что в жизни есть вещи гораздо важнее карьеры — семья. И, к слову сказать, я был бы не против поужинать как-нибудь с твоей семьёй.

— Мне придётся предупредить их об этом заранее, чтобы они сумели найти время в своём поминутно расписанном графике.

Эвелин с благодарностью прижалась к моей груди и сказала:

— Но ты во всём прав, Логан. Напомни мне записать твои слова, когда мы вернёмся в отель, ладно?

— Ладно. Ты не сильно устала, Эвелин? Не хочешь поехать в отель прямо сейчас?

— Вовсе нет. Я бы отдала всё на свете, лишь бы эта волшебная ночь никогда не кончалась.

Мы постояли в обнимку ещё несколько минут. Я заметил, что теперь Эвелин угрюмо молчала, и сразу всё понял — понял, почему она была так беззаботна, весела и невероятно красива здесь, в Нью-Йорке, и почему она так уныло молчала теперь.

— Улыбнись, Эвелин, — тихо сказал я, ближе наклонившись к ней, — и перестань думать о том, что не приносит тебе никакого удовольствия. Пожалуйста. Я нуждаюсь в тебе сегодня ночью острее, чем когда-либо.

Она ничего не ответила. Я смотрел на звёздное небо, думая непонятно о чём: мысли разбегались в разные стороны, и мне было непросто собрать их в одну кучу. Эвелин тоже

о чём-то думала, но о чём — это известно одной лишь ей.

Примерно через час, когда горячий шоколад перестал нас согревать, мы с Эвелин поехали в городок Хобокен, штат Нью-Джерси. В другой штат можно было попасть запросто, сев на поезд в метро и затратив на поездку не более пятнадцати минут. До полуночи мы стояли на площадке «Пир Эй», с которой открывался завораживающий вид на весь Манхеттен, после чего увидели незабываемые фейерверки, гремевшие, казалось, на всю Америку. Потом мы опять замёрзли, и я предложил Эвелин доехать до заведения под названием «Тик он зе Хадсон», до него было рукой подать. Моей спутнице оно показалось замечательным, как, впрочем, и мне, и мы задержались там до двух часов ночи.

А в три утра мы уже были у себя в номере. Я постоянно спрашивал Эвелин, не устала ли она, но она однозначно отвечала, что нет. Не знаю, насколько правдивы были её слова, однако я держался из последних сил: через каждые четыре часа, что мы с Эвелин проводили вместе, я принимал своё чудодейственное лекарство, совсем позабыв про наш с Карлосом уговор. Но они были действительно мне необходимы, когда я проводил время с Эвелин! Я боялся, что мои действия выйдут из-под моего контроля, и я сорвусь. Последнее время я редко сердился, выплёскивая свои эмоции, и мне казалось, что это затишье перед бурей. Мне жутко не хотелось, чтобы Эвелин увидела меня в гневе, и я делал всё, что было в моих силах. Но за это приходилось расплачиваться: в то время, когда моя спутница была ещё полна сил и энергии, я чувствовал себя просто отвратительно, готовый в любую секунду упасть на кровать и уснуть мёртвым сном.

Но спать мы не легли. Вместо этого заказали еду в номер и решили смотреть фильмы.

Пока Эвелин записывала события сегодняшнего дня в свою тетрадь (к сожалению, она не обошлась без моих напоминаний), мне позвонил Джеймс. Я закрылся в ванной, чтобы не отвлекать Эвелин, и ответил на звонок друга.

— Ну что, дамский угодник? — спрашивал его пьяный голос в трубке. — Как там Нью-Йорк в новогоднюю ночь, м?

— Ох уж этот немец, — укоризненно проговорил я и присел на бортик ванной, — ему ничего нельзя доверить. К чёрту его честность!

— Не сердись, Кендалл раскололся только после целой бутылки виски. Так как оно?

— Всё идёт куда нельзя лучше, Джеймс, и я просто в восторге от сегодняшней ночи. Что насчёт твоей вечеринки? Она уже закончилась?

Долгое время Маслоу молчал. Мой слух уловил еле слышные глотки: видимо, Джеймс пил.

— Не знаю, — наконец заговорил он, — я закрылся у себя в спальне, сижу здесь уже около часа.

— И пьёшь?

— И пью.

Я вздохнул и бросил усталый взгляд на своё отражение в зеркале.

— Ты ждал, что она придёт? — с сожалением в голосе спросил я. — Но твои ожидания снова не оправдались?

— Да, Логан, да, да, да! — застонал Джеймс в трубку, и его голос задрожал. — Почему ты в Нью-Йорке? Мне не хватает тебя на этой чёртовой вечеринке! Кендалл в хламину пьяный, Карлос уделяет внимание только Алексе, и я тут один, как остров в огромном океане. Даже это дурацкое шампанское не помогает!

Я услышал, как с треском разбилась бутылка, и жалостливо поднял брови.

— Скорее бы рассвет, — натянуто выговорил он. — Надеюсь, хотя бы ты сейчас себя хорошо чувствуешь… Счастливчик, я так рад за тебя!