Уорхол
Шрифт:
Воллмер был от Энди в таком же восторге, как и Энди от него. Рекламные работы Энди были эклектичными и разнообразными. Его единственным недостатком была медлительность. Самое важное, что он понял у Хорна, – чтобы преуспеть в рекламе, работать придется намного быстрее.
В магазине он также попал под впечатление от бесед с пестрой компанией гомосексуалов.
Перри Дэвис:
Когда он работал в универмаге Джозефа Хорна в оформительском отделе, туда приходило много гей-королев, и он очень ими интересовался и всегда был заинтригован их разговорами. Болтали о своих костюмных вечеринках. Порой это были весьма талантливые люди, но Энди бросались в глаза их чудовищные наряды, маньеризм, подобного рода
Тогда Энди впервые заработал достойные упоминания деньги. Купил себе элегантный бежевый вельветовый костюм, который среди его друзей был известен как костюм мечты. Пусть особой практичностью он не отличался, зато давал представление о его зарождающемся имидже художника и денди.
Первые примеры того, как Энди тратил деньги, показывают, в каких он с ними будет отношениях и впредь. С одной стороны, он будет транжирить их на всякую бесполезную роскошь. С другой стороны, станет инвестировать их обратно в творчество. Остаток заработанного он потратил на свою первую поездку в Нью-Йорк для поисков предложений о работе и для знакомства с современным искусством.
В начале сентября 1948 года Энди сложил свое драгоценное портфолио в коричневый бумажный пакет и поехал на автобусе Greyhound в Нью-Йорк в компании с Филипом Пёрлстайном и Артом Элиасом в разведывательную операцию по осмотру территории, которую они вскоре планировали захватить.
Энди безбоязненно посетил оба мира, владевших его помыслами. В редакции журнала Glamour он получил благосклонный прием у Тины Фредерикс, которой с тех пор приписывают его открытие. Она осталась под впечатлением от портфолио Энди и сказала, что даст ему внештатную работу, когда он выпустится. В Музее современного искусства он впервые увидел оригиналы Пикассо, Клее, Бена Шана и Матисса.
Энди с друзьями паясничал перед камерой около музея и болтался по городу. Джоан Крамер, еще одна студентка Теха, пригласила их остановиться у себя в Гринвич-Виллидже, а Джордж Клаубер, закончивший Тех годом ранее и уже работавший помощником главного художника журнала Fortune, позвал их пообедать в дом его родителей в Бруклине. Джордж целый вечер рассказывал о своих успехах, о том, как интересен мир журналов и сколько может добиться коммерческий художник в Нью-Йорке. Предложил помочь с контактами, надумай кто из друзей переехать в город. Энди казалось, что Джордж был знаком со всеми.
Перед самым отъездом из Нью-Йорка он зашел в редакцию журнала Theater Arts, где моментально влюбился в крупный план откровенной фотографии с задней обложки первой книги Трумена Капоте, «Другие голоса, другие комнаты», которую только выпустили из печати. Должно быть, Энди подключил все свое обаяние, раз вышел оттуда с фотографией Капоте.
Двадцатиоднолетнего Энди изображение двадцатитрехлетнего Трумена сразу же околдовало. В нем было все, чем хотел обладать Энди. Жил в Нью-Йорке, устраивал обеды для Греты Гарбо и Сесила Битона в квартире своего любовника. Был молод, привлекателен, талантлив, пленителен, богат и знаменит. Энди жил в Питтсбурге, был беден, неизвестен, не уверен в себе и без любовника. Тем не менее чувствовал, что автопортрет тринадцатилетнего Трумена в начале «Других голосов, других комнат» годился и для тринадцатилетнего Энди.
Теперь Трумен Капоте превратился в кумира и ролевую модель Энди, обойдя Ширли Темпл и мистера Боллмера. Энди мечтал сбежать и присоединиться к своему герою в сияющем городе. Едва вернувшись в Питтсбург, он начал писать Капоте фанатские письма, но тот не отвечал. Энди также затеял
Энди выползал из кокона застенчивости, в который он завернулся семнадцатилетним первокурсником, и в выпускной год увлеченно примерял на себя множество масок в стремлении стать знаменитым. К тому моменту он был героем многих студентов на кафедре искусств, потому что воплощал чувствительного, эмоционального художника.
В кампусе была просторная студенческая столовая, расположенная в бывшем самолетном ангаре, известная как Beanery. В центре этого здания находилось обособленное кафе с пуфиками и музыкальным автоматом. Энди часто можно было обнаружить там, принимающим за столом студентов, совсем так же, как он будет сидеть в клубах и ресторанах Нью-Йорка в окружении своих почитателей годы спустя.
Он превратил манеру «славяшки» в собственный стиль. В своих мешковатых джинсах, в рубахе с расстегнутым воротом или футболке и в громоздких рабочих ботинках Энди являлся примером пролетарского героя, который вскоре воплотили в жизнь Джеймс Дин, Аллен Гинзберг и Джек Керуак. Ребята пересказывали друг другу истории Энди, копировали его голос, гадая, что бы он подумал или сделал в той или иной ситуации. Он стал неформальным культурным лидером и даже обзавелся своим первым полноценным фанатом в лице студента младших курсов Артура Риза.
Перри Дэвис:
Никогда не встречал фанатского обожания подобного тому, какое было у молоденького студента Артура Риза по отношению к Энди Уорхолу. Я очень старался помочь Артуру по нескольким причинам. С самого начала считал, что он гей, так оно и оказалось. Он добился больших успехов на первом курсе. Во втором с ним чуть не случился нервный срыв. Попытался покончить с собой и не сдал финальную работу, так что нам пришлось его отчислить. Когда родители приехали забрать его, то говорили: «Все с Артом в порядке», – а он загружал в кузов свои картины, завернутые в черное. Совсем как на похоронах.
Саморазрушительное поведение Артура повторялось среди последователей Энди и в шестидесятых.
Энди любил вечеринки в мастерских на кафедре искусств, но всегда держал дистанцию. «У нас были такие вечеринки, когда все наряжаются и поют, танцуют, все так по-студенчески, – вспоминает Бетти Эш. – Однажды Энди пришел с желто-зеленым начесом. Кажется, хотел походить на женщину с картины Матисса». (Более вероятно, что Энди изображал персонажа Дина Стокуэлла из фильма 1948 года «Мальчик с зелеными волосами» о юном беспризорнике, которого отвергло общество, когда его волосы чудесным образом вдруг позеленели.)
Бетти Эш продолжала:
Энди на вечеринки ходил, но обычно заканчивалось тем, что он в определенной степени изолировал себя. Как-то вечером на какой-то вечеринке я вышла в коридор и увидела фигуру в тени на одной из узеньких лестниц, ведущих в студии. Энди сидел там в своей типичной позе. Сцепив руки, ладони сжав между коленей, он сидел на ступеньках, прислонив голову к стене. Стоило вечеринке достигнуть накала, когда все думают: ну, наконец-то действительно весело, он стремился скрыться.
Сколько бы разговоров у нас ни было, на всех стояла печать некоей скрытности. Сомнение звучало в его речи, он произносил несколько слов и замолкал, внутренне реагируя на сказанное им самим. И вечно появлялись эти его странные перевертыши, юмористический взгляд на мир, при котором вроде бы лицевая сторона картины мира вдруг становилась изнанкой. Он словно умел видеть вещи сразу с нескольких углов одновременно, но эта его насмешливая черта, серьезность вперемешку с юмором, поражала меня как его характерная особенность. Он заговаривал с каждым, кто просто подходил к нему. Я всегда без проблем общалась с ним один на один в уголке мастерской, где он работал, но он никогда не хотел участвовать в праздных или поверхностных беседах.