Уподобляясь животному миру
Шрифт:
Он кивком отвечает на мой жест. И обвинением – колким, подчеркнутым и жестоким.
– Ты изменила меня.
Его взгляд темный, скрытый и пристальный. Его губы приподнимаются, демонстрируя зубы, демонстрируя его битву.
– Теперь я ненавижу. Слышишь, моя Белль? Ненавижу. По крайней мере, так ликвиднее.
Он имеет в виду свою музыку. Раньше, когда он писал в нашем доме, она была иной, полная громкой поэзии и мелодичности. Теперь она изменилась. Теперь это боль раненого животного, рыдающего от попадания
– Теперь ты пишешь лучше. Твоя музыка сквозит натуральными эмоциями.
Он сутулится, наклоняется, чтобы посмотреть мне прямо в глаза.
– А мне плевать. На качество моей музыки. И на твое мнение о ней.
Он отступает, и облако его аромата оставляет меня наряду с ним.
Несмотря на рану, открывшуюся на сердце, говорю:
– Пока. У тебя не было…
– Не смей, моя Белль! Черт возьми, не смей!
Его руки сжаты в кулаки. Мои тоже. Но именно его слова похожи на удары.
– Не смей брать на себя ответственность за мой успех. Не смей заявлять на него права, говоря, что стала причиной моих страданий.
– Я лишь имела в виду, что…
– Я прекрасно понимаю, что ты имела в виду, жена.
Я вздрагиваю. Удар этого слова приносит самую острейшую боль, и сердитая гримаса на его лице исчезает.
Он трет ладонью глаза, рот, рука задерживается на подбородке, и я отмечаю то, что отражает мое неизменное отчаяние.
Разве его жизнь не стала лучше?
– Что же нам делать с нашим браком? – сквозь пальцы говорит он.
Я – сама кротость, мой голос – шепот, устремленный к полу.
– Покончим с ним?
Искра в его глазах вспыхивает пламенем, и он отвечает мне таким же шепотом:
– Ты… за все годы разлуки… ты… со сколькими мужчинами ты трахалась?
Мои щеки румянцем отвечают пламени в его глазах. Жар заставляет меня закрыть глаза, пока я пытаюсь дышать, пытаюсь подобрать правильный ответ. Но его не существует.
Ноль означает, что моего адюльтера не бывало. Число большее – ложь, и я сомневаюсь, что могу ее придерживаться.
– Я потеряла им счет, - с трудом отвечаю я.
Он смеется. Снова холодно и неестественно.
– Трудно считать до нуля, верно?
Открыв глаза, взглядом порицаю его. Его ответная улыбка снисходительная, незнакомая.
– Ох, я знал. Ты гребаная лгунья, Белль.
– А ты?
– Что я?
– Сколько… сколько… - Я обгрызаю губы. Не хочу спрашивать. И не думаю, что хочу знать.
Его лицо холодное, а когда он заговаривает, то смотрит так, словно сам не может поверить в сказанное. Его голова чуть покачивается, а лоб морщится от гнева.
– Со многими.
Боль у меня в груди, наверное, такая же, какая бывает при сердечном приступе. Я обнимаю себя руками, стараясь держаться. Я знала, но
– Потерял счет, да? – мой голос дрожит, как и все внутри меня, как и мир под моими ногами. Как моя реальность. Трясется.
Он отстраняется от меня. Хотелось бы думать, что на его лице – сожаление. Ожидая его слов или хотя бы намека, я продолжаю:
– Зачем?
Как будто он не знает сам. Он спрашивает так, точно ему нужен мой ответ.
– Если верить твоим словам, я не делала этого.
– Признайся уж наконец. Почему ты позволила мне поверить в твою неверность? Почему ты до сих пор врешь?
Наши взгляды встречаются, и мой удерживает его.
– Я люблю тебя, Белль, но ненавижу свою жизнь.
Стены комнаты откидывают мои слова рикошетом ко мне. Эхо его слов – он должен помнить их. Они до сих пор стучат и крутятся у меня в голове.
Я люблю тебя, Белль. Но ненавижу свою жизнь.
Он отшатывается назад, лицо серьезное, но печальное, голос опустошенный.
– Теперь я ненавижу все. Включая тебя. У меня даже этого больше нет.
Внутри все переворачивается, и я решаю, что пора покончить с этим. Ничто не кончено. Ничто нельзя простить и решить. Я выпрямляюсь и делаю несколько глотков воздуха. Я должна выбраться отсюда до того, как сойду с ума. До того, как стану горевать обо всем содеянном и потерянном. Мне нужно выпить бокал или четыре.
Я прочищаю горло, собираясь оповестить его, что ухожу. Он понимающе смотрит на меня, отворачивается, вытаскивает стаканы из небольших полиэтиленовых пакетов и достает из мини-бара ликер. Ставит бутылки и стаканы передо мной, и я тут же откручиваю крышки от бутылок с водкой и наливаю их в один стакан.
Осушаю четырьмя глотками, пока он начинает потягивать что-то, похожее на «Джеймсон». Он пьет так, как будто пьет с рождения. Глаза слезятся от жесткости водки и ее остаточного тления во рту.
– Лучше? – спрашивает он поверх стакана.
– Ничуть.
Он допивает все большим глотком и ставит пустой стакан рядом с моим, остекленевшими глазами осматривая меня, пока накал вкуса не оставляет медленно его лицо.
– Тогда мы поступим так.
А затем он предлагает нечто безумное, нечто, на что я соглашаюсь.
До квартиры я добираюсь на лифте, а не по лестнице. Мои ноги подкашиваются под тяжестью ночи, и я прислоняюсь к помятой металлической панели, не представляя, как выдержу следующие двадцать четыре часа.
На таблетках, небось.
А свелось все у нас вот к чему:
Он подпишет документы о разводе, когда удостоверится в моей измене. Так все будет по закону, заявил он, как тому и должно быть. Слов моих – недостаточно. Нужны доказательства.
Откровенно говоря, я просто хочу, чтобы ты трахнулась с другим. Вот и все, что он сказал.