Урановый рудник
Шрифт:
— И из этого, — в тон ему подхватил Кончар, — следует, что я плохой, а ты хороший. Так?
— «Плохой — хороший» — это, конечно, упрощение, — сказал отец Михаил, не понимая, к чему клонит оппонент. — Но, в общем, да.
— Ну, так получи обратно, — с видимым удовольствием сказал Кончар и действительно сунул отцу Михаилу под нос кукиш — здоровенный, намного больше, чем тот, которым минуту назад щеголял батюшка. — Ты, борода, вот о чем подумай, — продолжал он, дав отцу Михаилу вдоволь насладиться лицезрением фигуры из трех пальцев. — Какая твоему богу от тебя польза — об этом мы даже говорить не станем, потому что пользы, сам знаешь,
Отец Михаил промолчал, потому что сам нередко задавался этим же вопросом.
— Ну? — насмешливо произнес Кончар. — Молчишь? Так я сам тебе скажу, какая от тебя людям польза. Утешения, наставления, ну, и вроде представительская функция — человек тебе скажет, а ты, значит, Богу передашь. Так? Ну, так ведь это, браток, одна болтовня, с какой стороны на твое служение ни посмотри. Есть Бог, нету Бога — все равно от тебя, борода, и от таких, как ты, ни ему, ни людям ни жарко ни холодно. Паразит ты бородатый, вот и все твое служение Богу и людям. А теперь возьми меня. Допустим, ты прав, и служу я только себе или, как ты выразился, своей гордыне. Пускай, я и не скрываю. Но ты прими в расчет вот что: все мои люди, сколько их тут есть, живы только потому, что я им эту жизнь подарил. Не Бог, не черт, не дух лесной и даже не мама с папой — я! Пускай гордыня! Да, гордыня! Да, захотелось, чтобы кто-то мне поклонялся, чтобы сапоги лизали, чтобы служили мне, как цирковые собачки. И что я сделал? Наврал кому-нибудь? Спрятался за кого-то? Ничего подобного! Знаешь, как я поступил? Я взял две сотни мертвецов и подарил им жизнь. Я им сказал: живите! Плодитесь и размножайтесь, но помните, кто вас, мертвых, сделал живыми. А кто забудет, сразу вернется в исходное состояние… По-моему, это честно.
— А по-моему, ты просто больной, — сказал отец Михаил, тщательно скрывая то глубокое впечатление, которое произвели на него слова Кончара — не столько сами слова, сколько искренняя убежденность человека-медведя в своей правоте.
— Ты просто мало знаешь, — сказал Кончар, — и, как всякий профессиональный лжец, не способен поверить кому бы то ни было просто так, на слово. Хорошо, я представлю тебе доказательство.
Он легко поднялся с табурета, подошел к двери и распахнул ее настежь. Отец Михаил подумал, что Кончар собрался уходить, но не тут-то было. Высунувшись в коридор, человек-медведь позвал:
— Хромой, зайди-ка!
Он посторонился, пропуская в камеру одного из своих телохранителей. Это был человек лет шестидесяти, морщинистый и лысый, с неопрятными патлами седых волос над огромными оттопыренными ушами. Дряблая кожа его рук была сплошь покрыта расплывшейся вязью старых татуировок, слезящиеся, воспаленные глаза прятались в морщинистых складках. Войдя, Хромой закрыл дверь и замер как истукан, без всякого выражения глядя прямо перед собой.
— Скажи-ка, Хромой, — обратился к нему Кончар, — кем ты был раньше?
— Бухгалтером, — сказал Хромой.
— Так, хорошо. А потом?
— Потом я убил восемь человек, меня поймали и дали вышку.
— А потом?
— Потом приговор привели в исполнение.
Отцу Михаилу захотелось ущипнуть себя, настолько все это походило на бредовый сон.
— И кем ты стал после приведения приговора в исполнение? — не унимался Кончар.
— Известно, кем — покойником, — спокойно ответил Хромой. — А потом ты меня оживил.
— Ты все еще мне не веришь? — обернувшись к отцу
— Спектакль, — пренебрежительно отозвался батюшка. — Детский утренник. Удивляюсь только, как тебе удалось заставить этого человека так хорошо вызубрить роль. Он не производит впечатления способного ученика.
— Детский утренник, — задумчиво повторил Кончар и вздохнул. — Ну что ж, борода, ты сам этого хотел. Скажи-ка, — снова обратился он к Хромому, — как ты себя чувствуешь в последнее время?
— Нога болит, — пожаловался Хромой, — и зубов почти не осталось, жевать нечем. Бабы от меня нос воротят, да и не нужны они мне уже, бабы-то. Чего мне с ними делать?
— Да, плохи твои дела, — посочувствовал Хромому Кончар. — Так, может, в лес пора?
— Ты меня отпускаешь? — спросил Хромой. Спокойно спросил, как о какой-то повседневной мелочи.
— Скучно без тебя будет, — сказал Кончар, — да что ж поделаешь? Ты под кем ходишь-то?
— Под ящерицей.
— Под ящерицей, ага… Ну, гляди, ящерицу-то с умом выбирай, а то попадется опять хромая да беззубая, наплачешься тогда.
— Гы-гы, — засмеялся Хромой, обнажив в неумелой, но, без сомнения, радостной улыбке гнилые пеньки зубов. — Хромая ящерица, гы!
Кончар тоже засмеялся, вторя ему. Одному отцу Михаилу было не до смеха: он никак не мог понять, что происходит, однако всем своим существом ощущал приближение чего-то нехорошего.
— Ну, ступай, — отсмеявшись, сказал Кончар. — Я тебя отпускаю.
Все еще посмеиваясь, Хромой стащил через голову и прислонил к стенке автомат, расстегнул висевшую на поясе кобуру и вынул оттуда громоздкий «стечкин». Затвор знакомо клацнул; Хромой с улыбкой приставил дуло к виску и спустил курок раньше, чем отец Михаил успел испугаться.
Содержимое его черепа веером брызнуло наружу, обильно окропив стену и бетонный пол: мертвое тело мягко, как большая тряпичная кукла, повалилось наземь. Ноги в порыжелых кирзовых сапогах конвульсивно дернулись и застыли; отец Михаил почувствовал, что его сейчас стошнит.
— Ну и подонок же ты! — сказал он, проглотив подступивший к горлу ком. — Это же надо быть таким подонком!
— Допустим, — сказал Кончар. — Но теперь-то ты мне веришь?
Отец Михаил не нашелся с ответом. Не верить Кончару означало не верить собственным глазам, однако он чувствовал, что тут кроется какой-то подвох. Но вот какой? Возможно, вся эта сцена была спланирована заранее и разыграна как по нотам. Конечно, усомниться в смерти Хромого невозможно: с того места, где лежал отец Михаил, ему был отлично виден развороченный выстрелом в упор череп и отвратительные беловатые комки выброшенного взрывом мозга, плававшие в кровавой луже. Но, может быть, больной старик давно мечтал уйти из жизни? Может, это была далеко не первая попытка, и, зная об этом, Кончар нарочно взял его с собой?
— Сомневаешься, борода, — с мягкой насмешкой констатировал Кончар. — Ну, гляди, не жалуйся потом. Свист!!!
Дверь камеры распахнулась, и на пороге возник второй автоматчик. Он бросил на распростертое прямо у него под ногами мертвое тело всего один быстрый взгляд и вопросительно уставился на Кончара. На вид Свисту было лет тридцать пять — сорок, не больше, и выглядел он здоровым как бык.
— Хромого я отпустил, — сказал ему Кончар. — Хотел ему поручить одно дело, да он так торопился, что я и слова вымолвить не успел. Надо бы его разыскать и сказать, чтобы он ко мне зашел, да поскорее.