Урод
Шрифт:
Воспоминания о том дне, который навсегда поставил печать уродства на страницах ее жизни, осыпались сажей в душе. Она аккуратно смела ее в заржавевший совок и без сожаления выкинула.
— Как бы там ни было, все неважно. — Невозмутимая безмятежность разлилась по нервным клеткам Элины. — Настоящее таково, что наша война закончилась, Катя. Ты победила по-своему. И я при победе, я счастлива. Так пусть каждый упивается своим триумфом, пока не станет горько пить из этого кубка.
Следующий шаг Элина сделала уже из здания больницы. Полная сил. Сияющая сильнее солнца.
Только вперед. Только к счастью по этой скоростной дороге жизни. Она начет все заново, оторвет от листа клочок и напишет на нем новую историю успеха и любви. А может, возьмет целый ватман — и никто не сможет остановить ее.
Глава двенадцатая
Не может быть привидений в мире, который никогда не знал жизни.
Артур Кларк «Лунная пыль»
Мысли, все цвета и оттенки его намерений, янтарными отблесками плавали в бутылке арманьяка. Мезон Желас Арманьяк Миллезим — как же он обожал все виды элитного алкоголя… Особенно, если подумать, что у кого-то зарплата меньше, чем стоимость этой бутылки, которую он может, даже и не выпив до конца, отправить в урну.
Так и с жизнью: он не выпивал до конца все чувства, не побеждал, отступая при первой же трудности, не сражался, сложив мечи слишком рано в угоду своему трусливому альтер-эго.
— За жизнь, — воскликнул Туманов, играя в пустом театре, стараясь воодушевить и вдохновить на блистательную рецензию лишь одного критика — себя самого.
— Ты уверен, что такое количество бухла с утра и жизнь — совместимые понятия? — разрушил всю магию пьянства Алекс. — Пьянство вообще мало похоже на жизнь.
— Это не пьянство. Ты что, Санек? Как у тебя язык поворачивается обозвать распитие сего великолепного напитка пьянством?
Алекс ухмыльнулся, наблюдая из-за кулис уже не первое выступление этого артиста двух ролей: пьяницы и жертвы. Туманов был искусным лжецом самим себе: похоть, подкрепленную следованию общественным традициям, он называл любовью к Римме; беспробудное пьянство, пусть и за кругленькую сумму — распитием великолепного напитка.
Дьявол тоже называет убийство лишь избавлением.
— Дим, все зависит от того, как ты обзовешь то или иное понятие. Для кого-то аборт — это убийство, а для других — решение проблемы.
— Ну пьяница я и что? И разве убийство не может быть решением проблемы?
Язык Туманова одеревенел, и каждое новое слово оставляло занозы на небе. Ему было так все равно, так безразлично, так неважно все, что сейчас скажет друг. Скажет отец. Общество.
— Вечно вы все что-то говорите, говорите, — он сделал соответствующий жест руками, изображая незакрывающийся клюв, — а сказать ничего толкового не можете!
— О чем ты? — не понял его Алекс; вроде говорил пока без умолку только сам Туманов, и ничего вразумительного
— Я о том, — икнул он, расширяя границы сознания, за которые уже просачивались хмельные ручейки, — что папаша постоянно учил меня жизни. Но почему же я не живу тогда, а существую?! Он говорил, говорил, говорил, у него было столько теорий и постулатов, но что вышло в итоге?
Алекс пожал плечами, так и оставаясь в неведении, о чем болела душа Туманова. Что за конфликт с отцом? Он вообще мало распространялся о своей жизни. Все, что Алекс знал о лучшем друге, это то, какой он идеальный, но несчастный в личной жизни. Единственные неудачи Туманова, которые он видел, были связаны с Риммой.
— Туманыч, тебе надо проспаться.
— Утро на дворе! — махнул в сторону окна тот. — Я бодрствую.
За окном действительно постепенно рассеивалась бледная пелена. Небо умывалось, примеряя на щечки румяные лучи солнца и поправляя прическу из растрепанных белокурых облаков.
— Но в голове у тебя, похоже, ночь.
— Отвали, Сашка, — огрызнулся Дмитрий, вытряхивая из кряхтящей от возмущения пустой бутылки остатки арманьяка. — Хотя нет, прости, дружище, — почти слезно пропел он. — Спасибо тебе.
— За что? — задал вопрос только для поддержания видимости беседы Алекс.
Разве можно понять эту бессвязную болтовню, словно алкоголь запустил некую химическую реакцию в голове друга? Алексу казалось, что где-то глубоко в душе Димы живут саблезубые тигры, что рвут его на части, когда никто не видит. С их клыков свисают кровавые ошметки, а шерсть багрится от пролитой крови, но стоит только кулисам разъехаться — и актер начинает отдавать реверансы и усиленно кланяться.
— За то, что спонсируешь пойлом по себестоимости. Классно, — Туманов сглотнул, хватая за шкирку свои бегущие в разных направлениях мысли, — когда у лучшего друга сеть лучших магазинов алкоголя. Заметил, ты просто лучший?
Хриплый смех мужчины прорезал воздух колючими звуковыми волнами так, что тот весь съежился и зажал нос пальцами, только бы не вдыхать перегар.
— По-моему, в случае с тобой — это явный минус.
— Каким был занудой в школе, таким и остался.
Двери восприятия стали воротами, в которые он отчаянно бился, но они безмолвными стражами стояли на пути к его памяти. Постоянный бег от себя, и тьма, улыбающаяся улыбкой девственницы, которая знает, что непорочное зачатие — лишь уловка. И вот в ее чреве уже созрел монстр, и имя ему Дмитрий Туманов.
Сашка всегда был занудой и неким скучным дополнением к его буйству. Если Туманов был неоновой палитрой, то Янг — всеми оттенками серости, коррозийными пятнами на их рисунках жизни. Но однажды пробил час изменений. Они закончили школу, и, казалось бы, все уже понятно, роли розданы, сценарии заучены наизусть. Туманов продолжал исполнять главные роли в детективе, где он сам был преступником и Эркюлем Пуаро в то же самое время. Игра в кошки-мышки, где кошка преследовала собственный хвост не прекращалась никогда.