Урод
Шрифт:
— Кажется, я все же изменился, — пробормотал Янг и отвел взгляд от разложения друга к погоде, что кокетничала с ним из-за штор.
Сашу Янга ждала революция взглядов, бойня мировоззрений. Катализатором фатальных событий, сделавших его человеком, с которым теперь всеми миру приходится иметь дело, стал день, когда отец привел в дом его новую «маму» — девчонку на пару лет старше его. Девчонку, которая в кружевных шортиках скрывалась за дверью отцовской спальни, и потом его, юношу с играющим в крови максимализмом, мучили эти извращенные сцены любви похотливого старика,
Варфоломеевская ночь в тот день унесла жизни десятков тысяч чувств мальчика. В ту ночь головы на эшафот сложили вера в любовь, добро, семью. Были казнены через повешение надежда и сострадание, четвертованы человечность и чувство меры. Он стал безмерно жесток к себе и окружающим людям.
И никаких масок, притворств, маскарадных костюмов. Он надел свою главную маску — истинное лицо. И только злоба, затаенная на отца, оставалась тайной за семью печатями в его темном подземелье, куда он спускался только один в сопровождении остро наточенных ножей подлой злости, бьющей из-за спины, и отливающих кровью жертвы, которая пока еще мирно спит, топоров.
Алекс тряхнул головой. Опилки и прочий мусор воспоминаний невидимым хламом вывалился у него из головы. Не имеет значения, кто или что стоит во главе его нового «я».
— А в чем собственно причина твоего распития сего напитка, Туманыч? — одумался Алекс и решил все-таки узнать, в честь чего накрыт стол.
— Риммка ушла. Да еще и как эффектно, — кривлялся он, — подставив меня перед родителями.
— Этого можно было ожидать. У вас все к этому шло.
— Пусть катится, куда хочет. Она мне не нужна.
Сказав это, он приложился к горлу новоиспеченной невесты — новой бутылки, на которой бы он женился — до того хороша чертовка! Она ему не нужна. Римма не нужна ему! Так не нужна, что он даже выпьет за это.
— Что тебя больше расстраивает: тот факт, что она ушла, или тот факт, что подставила тебя перед родителями?
Туманов задумался, но мыслительные процессы, точно забитый грязью слив в душевой, стопорились и булькали отчаянием в тухлой мыльной воде. Задуматься о чем-то сейчас он был неспособен.
— Не парься, — видя, как друг пытается нащупать еще живую извилину, сказал Алекс. — Я тоже расстался с Алиской. И тоже не жаль.
Они подняли бокалы, и реальность растворилась в утонченном позвякивании стекла, унося с собой разочарования трезвости.
***
Нельзя стать кем-то, никем не пытаясь стать.
Павел Санаев «Хроники Раздолбая. Похороните меня за плинтусом-2»
Прохлада безразличного утра забиралась под ее тоненький кардиган, нагло лапала тело и в мгновение ока улетучивалась при мысли о том, что снова придется переступить порог этого здания.
Элина направлялась к больнице в последний раз — забрать документы после увольнения. Чувствуя, что новая дорога уже открыта для нас, мы не спешим ступать на нее. Нужно обязательно дать
Ее голову не покидали мысли о том, что она взяла слишком крутой поворот и не сдюжит управление этой гоночной машиной. Слишком дохлой старой рухлядью была ее жизнь, чтобы в один момент стать спорткаром. После радости победы над Катериной и ее отцом, неизбежно пришла грусть со своей вязаной шалью, которую она так уютно набрасывает нам на плечи.
Не было уверенности, что она поступает правильно. Ее дерзость в разговоре с Катей быстро потухла, стоило пройти часу после их встречи. Это был заряд в пустоту, пуля прорезала воздух и не достигла цели, только выпотрошила ее душу. Быть серой мышкой проще: спрятался в свой уголок и нет тебя. Львица же никогда не будет прятать даже кончик своего хвоста в норе. Именно этого сейчас хотелось Элине: найти свое скромное дупло в самом старом и никому не нужном дереве и укрыться там с головой.
Слава богу, общаться со Стрельцовым не придется. Просто подойти к секретарю и забрать документы. Очень простой алгоритм действий, на который у нее должно хватить духу.
Она почувствовала легкий удар и шум, которые вывели ее из ступора мыслей.
— Разуй глаза, овца! — на нее обрушился шквал ледяной воды с примесью обломков чьей-то злости и грязными комьями чьего-то негодования.
— П-простите, — выдавила из себя она, шокировано взирая на пирожные, зверски размазанные по полу и похороненные под пластиковой упаковкой, в которой, по всей видимости, сюда прибыли. — Я не понимаю, как это вышло.
— Еще бы ты понимала, — пыл мужчины не остывал ни на градус. — Когда пить-то перестала, алкоголичка несчастная?
— Я… я не пью…
— И говорить уже разучилась. Дома и сиди тогда, ясно тебе? Раз не можешь на людях себя вести нормально.
Элина спиной попятилась от места преступления, не отрывая взгляда от жертв ее жестоких действий — пирожных. Картошка. Господи, за такую мелочь этот мужчина готов был ее растерзать. Мужчины, похоже, не то чтобы обмельчали в их век — вовсе перевелись. Только и остались что внешние признаки маскулинности, однако нормой стало сидеть, когда старушка с тяжелым вздохом хватается за поручни автобуса, повышать на женщину голос из-за любого пустяка и так далее по списку.
На глаза попался туалет, и девушка юркнула туда. Похоже, это стало ее любимым местом в больнице. Воздух не успевал попадать в ее легкие, как она тут же его выгоняла оттуда, подталкивая сзади метелкой. В итоге Элине потребовалось около пяти минут, чтобы прийти в себя.
— Ну почему алкоголичка? — тихо, но в то же время истошно громко прошептала она своему взлохмаченному отражению в зеркале.
На нее смотрела самая обычная женщина тридцати лет в чистой строгой одежде. Аккуратная летняя сумочка. Украшения на шее и запястьях, какое-то милое колечко на пальце. Волосы заколоты в формальную прическу, но пара прядей выбилась. Лицо было слегка припудрено, чтобы хоть немного скрыть начавший желтеть синяк и шрам. Ногти без покрытия лаком, но подстриженные и подравненные.