Усилитель. Трижды воскресший

Урусов Алексей

Я задумался, так как оробел, вспомнив поговорку: Разобрать что-то – не проблема – проблема потом собрать. Регулировать работу сердца я умел, но всегда это было воздействие в помощь работающему организму, когда ты немного «приглушаешь» или «разгоняешь» работу этого важного органа. В этом случае ты организму не мешаешь, а настраиваешься на него и помогаешь работать правильно. Остановить правильно работающее сердце – это пойти наперекор сложному миру, состоящему из десятков взаимоувязанных систем и называемому организмом, и неизвестно, как организм на это отреагирует. Что мозг подумает? И как отреагируют остальные органы? А если после остановки оно не запустится?

Тем

не менее, глаза боятся – руки делают. Перекрестившись, подошёл к дяде Толе и положил руки ему на грудь. От дыхания она равномерно вздымалась. Кончиками пальцев я ощущал несильные толчки – это сердце выплёскивало очередные порции крови, разносившие кислород и питательные вещества по всему организму. Минуту или две я настраивался, пытаясь войти в резонанс с пульсом и когда почувствовал, что получается, стал быстро приглушать работу сердца и после десятка ударов нажал подушечками посильнее. Этого хватило, чтобы сердце остановилось. «Раз, два, три» – пронеслось в моём мозгу. Вновь нажимаю световыми подушечками на сердце и слышу в ответ радостный стук. Жду ещё пару секунд и убедившись, что сердце заработало в привычном ритме, шумно выдыхаю.

Дядя Толя рассказывает свои впечатления от остановки сердца, отвечает на вопросы отца Игнатия и Татьяны. По команде отца Игнатия вновь подхожу, останавливаю и запускаю сердце.

– Для закрепления материала, ещё разок, – говорит отец Игнатий. На третий раз сделать оказалось не проще, но привычнее.

– На сегодня достаточно. Но этим тоже будем заниматься каждый день, – подводит итоги отец Игнатий.

Западный регион. Зона ограниченного пограничного конфликта.

Напряжение, в котором пребывал командир бригады половину ночи и весь день, спадало. Операция по штурму прошла успешно: в чём-то удачнее, чем планировалось, в чём-то хуже; но так ведь на войне любой план действует до первого выстрела. Церковь штурмовать вообще не пришлось – оказалось, что там противник ночью никого не держал. Морпехи заняли церковь, дождались, когда отработают авиаторы и пошли на штурм. А лётчики свои трёхтонные подарки скинули умело – одним ФАБом разнесло траншею и два десятка окопов, отделив глубокой воронкой правый фланг оборонявшихся от остальных позиций, а вторым накрыли пару блиндажей, пустых, к сожалению, и один из складов боекомплекта, весело сдетонировавшего под трескотню автоматов. Плюс и потери от бомб у противника были немалые. И рота морпехов буквально за пятнадцать минут подавила сопротивление, захватив опорный пункт и полтора десятка пленных.

К рассвету, когда «западники» прочухались, на позиции завели ещё одну роту, раненых успели вывести. Жаль, обращённые в сторону запада позиции на склоне холма были почти полностью разрушены, так что оборона строилась с опорой на развалины завода, благо, и всё снабжение шло туда же.

Больше десятка атак противника за день успеха ему не принесли: за счёт господствующей позиции, постоянного пополнения людьми и боезапасом, морпехи раз за разом отбрасывали атакующих, нанося им чувствительные потери. Генерал ждал заката и был уверен, что на ночь штурм прекратится, а утром его неизбежно возобновят – противник ещё не смирился с потерей такого важного опорника.

– А мы за ночь к нему дорогу проведём и пару танков закопать успеем, – генерал встал и ещё раз подошёл к карте, висевшей на стене.

Раздавшийся звонок он воспринял спокойно: в случае кризисной ситуации ему должны были докладывать немедленно, а если ситуация под контролем – то каждые полчаса, и сейчас как раз подошло время для штатного доклада. Выслушивая сводку,

генерал удовлетворённо хмыкал – к вечеру, как он и предполагал, атаки затихали… И напрягся, только во время заключительной части доклада, когда оперативный дежурный сообщил о ранении командира штурмовой роты.

– Подробности по его ранению есть? Обстоятельства, тяжесть, как проходит эвакуация?

Выслушав ответ, он присел в кресло, пододвинул к себе телефон и после соединения негромко сказал в трубку: – Миш, приветствую. Плохая новость у меня. Ивана сегодня ранили… Нет, живой, жизнь вне опасности. Эвакуировали в тыл, отвезут подальше от линии боевого соприкосновения и вертолётом доставят в госпиталь. Во время контратаки над ним взорвался кассетный боеприпас и суббоеприпасами несколько человек ранило. Ивану спину посекло и позвоночник задело.

Владимир. Монастырь.

А в один из дней, когда я кормил Красавку и её щенков, я обратил внимание на одного из её детёнышей – щенок был не таким игривым как остальные, да и рос он медленнее. Сам щенок был очень красивым, получив от мамы густую и гладкую черную шерсть и белый треугольник на груди, а на чёрной морде, над бровями, были два белых продолговатых пятна, и казалось, что у щенка четыре глаза. Его так и назвали – «Четырёхглазым», а потом кличка сократилась до короткого «Чет».

Взяв щенка на руки и приглядевшись зелёным зрением, я увидел у него в голове, под черепом, небольшое тёмное пятно.

На следующий день, идя на занятия к отцу Игнатию, я забрал этого щенка и принёс его с собой. Сестра Татьяна щенка осмотрела, никаких отклонений в его здоровье не обнаружила, но, выслушав меня, они с отцом Игнатием разрешили мне его «полечить».

Оказалось, что сделать это не так просто – щенок не хотел сидеть на месте, а когда я брал его на руки, он начинал их лизать или несильно покусывать, приглашая к игре. Наконец, передав щенка Татьяне, которая его немного успокоила и, посадив на колени, гладила, я смог приступить к лечению. На удивление, мне быстро удалось настроиться на «пятно», окутав его коконом из света, и дать команду организму на лечение. Иногда щенок непонимающе, но дружелюбно, смотрел на меня, но с началом лечения он присмирел, словно пытаясь понять, что с ним происходит. Повозившись с Четом с полчаса, я почувствовал, что начинаю уставать и закончил лечение. Несколько следующих дней я, когда выдавалась свободная минута, находил щенка, усаживал его к себе на колени и пытался лечить. С каждым разом у меня получалось всё лучше – или процесс уже был запущен и его необходимо было лишь «подогревать», или у меня улучшались навыки, но я видел, что тёмное пятно начинает уменьшаться в размерах, и его цвет из насыщенно-черного становится серым. Чет за эти дни привык ко мне, и когда я усаживал его на колени, он переставал играть и замирал, как бы сосредотачиваясь на ощущениях.

Чем мне ещё понравились игры с Четом – его непосредственной реакцией на всё происходящее: на его мордочке всегда было написано владевшее им настроение. Жмурился от счастья, когда его гладят или чешут за ухом, наслаждался едой, пугался резких хлопков или чего-то неизвестного, тревожился от далёкого лая или радостно бежал к матери – посмотрев на него сразу можно было сказать, какое настроение им владеет. Часто наблюдая за ним «зелёным зрением», я заметил, что и его свечение немного меняется при смене настроения. Присмотревшись внимательнее к людям, я заметил, что и у них свечение тоже не постоянное: оно, хотя и не сильно, варьировалось.