Усилитель. Трижды воскресший
Шрифт:
Я бы вообще, назвал её не звёздочкой, а метеором – усидеть на месте она не могла. Видно было, что пыталась сдерживаться, поглядывала на брата, но всё вокруг ей было интересно, всё хотелось увидеть и потрогать руками. А больше всего её заинтересовали мои волосы. Об этом я узнал, когда мы с дядей Толей пошли провожать гостей. Галсан отправил в лагерь мужчину с мальчишками, мы вчетвером шли по полю, и Галсан сказал, что Мушен очень хочется потрогать мои волосы: – Она из Бурятии первый раз прилетела, там у нас блондинов нет.
Я посмотрел на дядю Толю, он согласно кивнул. Я присел на землю и наклонил голову в сторону Мушен. Она взяла пряди моих волос в руки
С минуту она перебирала мои волосы и гладила по голове, почти непрерывно смеясь. Я тоже улыбался, как и дядя Толя с Галсаном – звонкий детский смех и забавные комментарии всем нам подняли настроение. Я, наверное, так же смеялся, когда был маленьким.
***
Тренировки продолжались, но уже на второй день я участия в них не принимал, помогая разносить бутерброды и воду участникам реконструкции, которые часами отрабатывали будущее сражение или стояли на конях под солнцем. Прибывали последние участники фестиваля, подготовка к главной битве ещё велась, а пока операторы снимали эпизоды, которые тоже войдут в фильм.
Мы так и продолжали ходить в гости к бурятам и принимать их делегации в своём лагере. Мне был интересен их язык, не похожий на европейские, и буряты охотно учили меня новым словам и фразам, удивляясь, как быстро я всё запоминаю, и насколько легко мне даётся произношение.
Мы, «невзрослые» быстро объединились в одну группу и много времени проводили вместе. Евгений, Виталий и я показывали бурятским пацанам и Мушен свои тренировки, давали им пользоваться своим оружием.
Четырнадцатилетний Окинов с необычным для бурята именем «Семён» и его двенадцатилетний брат Церен в долгу не оставались – у них тоже было много оружия, красивые сёдла и упряжь. С ними было очень интересно, так как они целые дни занимались с саблями, стреляли из луков и часами ездили на лошадях. Помимо этого, они много возились со стрелковым оружием и боролись друг с другом: оказалось, что у бурятов практически единственный способ доказать своё право на место в жёсткой восточной иерархии – отличиться во время обязательной военной службы или пробиться в офицеры. И если простого работягу отсутствием военного билета могли просто попрекнуть – какой же ты бурят, если не служил, то в отношении дворян вопрос ставился гораздо жёстче: если «пороху не нюхал», то и не имеешь права распоряжаться теми, кто с военным опытом.
Так что Семён и Церен другого пути взросления и завоевания своего места в обществе, кроме как через армию, не видели, и уже загодя готовились к будущей службе, поступив в суворовское училище. Помимо привычной для нас зарядки, джигитовки, боя на саблях и стрельбы из луков, они много бегали, совершенствовали стрельбу из автоматов, копали окопы и бросали гранаты. Хотя, казалось бы, делов-то: гранату бросить. Однако то, как это делал мой ровесник Церен, завораживало: с трудом удерживая в левой руке пять гранат, он брал ещё одну гранату в правую, и, разбежавшись, бросал её. Тут же хватал следующую из левой руки и запускал в полёт. И так, пока все они не оказывались в воздухе. Причём, делал он это с такой скоростью, что последняя граната уже была в воздухе, а первая ещё не упала.
– Я ещё пару гранат успею кинуть, пока первая упадёт, но рука пока маленькая, больше гранат в ней не помещается, – говорил Церен, – вот если бы мне хирурги ещё два или три пальца
Больше всего нас поражали их поединки: они и боксировали, и в самбо бились и в необычных схватках, которые они называли «национальной борьбой», сходились. Мушен болела всегда за более слабого из братьев и утешала проигравшего.
Ещё одним развлечением для всех бурятов, а не только для детей, стало обучение меня языку: и дети, и взрослые наперебой называли мне новые слова и словосочетания, несколько раз повторяли для правильного произношения и не переставали радоваться моим успехам и поражаться тому, насколько быстро я начал разговаривать по-бурятски.
Бурятский лагерь с каждым днём наполнялся всё новыми участниками и накануне «генеральной репетиции» в нём появился бурят, которому предстояло начинать сражение – его отобрали на роль Челубея. Высокий и широкий в плечах, с почти квадратным лицом и резко прочерченными скулами, он производил впечатление «настоящего багатура». Этот образ дополнял красный, с роскошной золотой вышивкой, халат, кольчуга, отделанная золотыми накладками, круглый красный щит с пляшущим на нём золотым драконом и коричнево-золотистый конь, нетерпеливо бивший копытом и подозрительно косивший глазом на незнакомых. Мне дали подержать в руках щит и копьё, а потом всех «мелких» посадили в небольшой автобус и отвезли на вершину холма, к храму Сергия Радонежского.
Осмотрев храм снаружи, мы прошли внутрь. Я купил небольшую свечку, зажёг ее и поставил перед образом Георгия Победоносца, молясь за победу русского воинства в пограничных конфликтах. Боковым зрением я заметил, что один из мальчишек-бурят тоже подошел, но к иконе Богородицы, умело перекрестился, приложился к иконе и поставил свечку.
На обратном пути я спросил Тайша о вере бурят, и он подтвердил, что среди них есть и православные, хотя большинство – буддисты. Вот Галсан, его братья и Мушен – они православные, как и их отец, да и весь род Окиновых.
– Когда русские пришли на Дальний Восток, вместе со строительством городов и факторий, освоением территорий, прибыли и православные священники. Те буряты, которые больше общались с русскими, воспринимали православие как один из видов ясака – налога, и среди них немало переходило в православие. А потом так и осталось, – пояснил мне Тайша.
***
Вечером, когда мы с дядей Толей возвращались от бурят, я сказал ему, что у меня есть к нему серьёзный вопрос, касающийся Мушен, и на его согласный кивок головой, ответил: – Мне её жалко. Она бегает, смеётся, веселится, но ей больно. Не сильно, но больно. Пока не сильно. У неё опухоль в голове, похожая на ту, что была у Чета, но больше размером. Если ей не помочь, то она умрёт. Не сразу, но боль будет всё сильнее, опухоль будет расти и через несколько лет организм не выдержит. Я не знаю, смогу ли я справиться, но может быть, хотя бы боль облегчить…
Мы с дядей Толей присели на поваленное дерево и долго обсуждали что делать. Ещё в монастыре отец Игнатий говорил мне, что больных очень много и я мало кому из них смогу помочь, тем более что моё умение лечить должно оставаться в тайне. Я ему обещал слушаться, но сейчас мне очень жалко было маленькую девочку, которая радовала нас своим смехом и добротой, и не верилось, что её жизнь стремительно тает, как свечка, которую она поставила Богородице в храме Сергия Радонежского. Мы решили, что стоит посоветоваться с игуменьей и отцом Игнатием и пошли к своим палаткам.