Успеть. Поэма о живых душах
Шрифт:
Дожидавшийся своей очереди на посадку мужчина в долгополом черном пальто с белым шарфом, в меховой стильной фуражке, этакий, сразу видно, провинциальный щеголь, интеллектуал и диссидент, заметил:
— Горячительные напитки поэтому так и называются — они горячат! У меня тоже градусы имеются, но градусы не те, не от болезни. Если ваш приборчик повышение покажет, посмотрю, как вы меня не пустите! И он бракованный у вас, я видел, некоторым тридцать два градуса показал!
— Это он так на холоде, — объяснила девушка. — Но нам
— Ну да, хоть она трупная будет, — язвительно отозвался интеллектуал. — А при какой температуре нельзя пускать, вам сказали?
— При повышенной.
— Это сколько? Тридцать шесть и семь — уже повышенная?
— Нам сказали — с тридцати семи.
— С тридцати семи! — восхитился интеллектуал. — И кто эту цифру определил?
— Не знаю, я не врач.
— Отлично! Она не знает и не врач, но проверяет! В таком случае пригласите того, кто знает и кто врач, а вас мы слушаться не будем, ясно?
— В самом-то деле! Пойдем, Сергей! — позвала женщина.
И муж с женой решительно поднялись в автобус. Девушка обиженно и беспомощно посмотрела им вслед, она не знала, что делать. Тут подошел от другого автобуса закончивший работу ее коллега, лет пятидесяти, с сухим и болезненным лицом, похожий на советского деятеля Суслова, которого мало кто помнит, но Галатин еще помнил.
— В чем дело? — спросил он.
— С температурой входят! Я их что, силой держать буду?
Суслов оглядел очередь осуждающим взглядом и приказал:
— В таком случае не пускай пока никого. Я сейчас.
Он ушел и тут же вернулся с полицейским, которого Галатин узнал: вчера он был дежурным в отделе. А сегодня, значит, поручили работу на воздухе.
— Соблюдаем порядок, не доводим до конфликта! — распорядился полицейский.
В результате мужчину в дубленке настоятельно попросили выйти и еще раз провериться. Тот возражал, но вышел, у него оказалась температура тридцать семь и пять.
— Еще выше стала! — оповестила девушка-проверяльщица.
— Это от нервов! — закричала женщина в шубе. — Вы что тут беспредел разводите, мы законно билеты купили!
— Ничего страшного, сдадите, в кассе примут, — сказал Суслов.
— Нам не сдать надо, а ехать! Вы рехнулись, что ли, к родным детям нас не пускать? Вы чего добиваетесь? Я вам такое тут сейчас устрою, что вы пожалеете, что со мной связались, я серьезно говорю, хватит тут своевольничать, ишь какие!
Женщина шумела все громче и смелее и уже не выглядела такой робкой и просительной перед начальством, как показалось сперва, потому что дело касалось самого важного в ее жизни — семьи, детей и внуков, которые ее ждут, и она всех порвет, кто встанет на ее пути. Так она и выкрикнула, что порвет, но никого не порвала, а девушка под опекой Суслова и полицейского продолжала проверять температуру, и отсеяла еще троих — Галатина, интеллектуала и старуху в шерстяном вязаном платке
Все отсеянные возмущались, требовали позвать руководство, грозили письменными жалобами, пытались договориться с проверяльщицей, с Сусловым, с полицейским, взывали к совести, в итоге автобус ушел, а они остались. К ним вскоре присоединились еще двое — юноша и девушка, которых не пустили в другой автобус, тоже на Рязань, но с другим маршрутом.
Всей группой они отправились сдавать билеты в кирпичное здание автобусной станции, неприхотливой архитектурой напоминающее общественный туалет. Кассирша принять билеты отказалась:
— До отхода вернуть надо было. А после отхода считается, что использованные, — сказала она.
И услышала такие проклятия, такую ругань, такие угрозы, каких, наверно, никогда не слышала в своей жизни. Казалось, еще немного, и рассерженные люди разнесут тут все, выбьют стекло в окошке, высадят решетку и что-нибудь сделают с самой кассиршей. Но ничего не произошло, кассирша лишь задернула ядовито-желтую занавеску, отгораживаясь от бунтовщиков, и они вышли на улицу с целью найти какой-то транспорт, потому что ехать никто не передумал.
К ним подошел хмурый мужик, заросший полуседой щетиной, спросил:
— Всем в Рязань?
— Всем! — обрадованно ответили ему.
— Ну, поехали.
Мужик повел людей к своей «газели», стоявшей неподалеку. Она была черного цвета и не имела окон в кузове, на их месте были глухие прямоугольные плоские выпуклости.
— Грузовая, что ли? — недоверчиво спросил мужчина в дубленке.
Щетинистый распахнул дверцы.
— Никакая не грузовая, сидячие места видите?
В кузове были две скамьи по бортам.
— Да это же труповозка, похоронная машина! — догадался интеллектуал.
— Никакая не труповозка, нормальная грузо-пассажирская машина многоцелевого назначения, — возразил щетинистый. — Кому не нравится, может на такси ехать.
— За три тысячи? Сам ехай! — сказала жена мужа.
— А у тебя почем, дядя? — спросил интеллектуал.
Щетинистый назвал цену. Она была приемлемой, чуть дороже, чем на автобусе.
— Ехать всего три часа! — бодро сказал молодой человек, глянув на девушку, с которой не был знаком, но не прочь был познакомиться.
И все забрались в кузов, расселись, дверцы закрылись, машина тронулась. Тут же выяснилось, что в ней нет освещения. И что кабинка водителя отгорожена сплошной перегородкой. Интеллектуал постучал:
— Родимый, ау! У тебя тут темно, как в могиле! Ты хоть слышишь нас?
— Слышу! — отозвался водитель. — Лампочка перегорела, а кому свет надо, у всех телефоны, посветите. А если остановиться приспичит, стукните, скажете! Кому в кузове не нравится, в кабине есть место, но только до Сасыкина, я человека там взять должен.