Утраченный мир
Шрифт:
Я переходил из гостиной в сад и из сада в гостиную до самого полудня, и никто так и не нарушил моего одинокого ожидания. Потом я открыл одну из дверей гостиной и на цыпочках, как мог быстро, прошел по анфиладе комнат. Некоторые были совершенно пусты. В других сгруженная мебель была накрыта чехлами. В последующие дни мне предстояло узнать, что все комнаты в квартире, кроме спальни и гостиной, были заброшены и служили свалкой. В них можно было найти всякую всячину - седла, сбрую, люстры, ковры и мебель, свезенные из тех домов, что в свое время принадлежали Люсьену Блену в Шантийи и на мысе Антиб, и чучела из его коллекции, например жираф,
Наконец я добрался до вестибюля, выложенного черными и белыми плитками, где все еще стояли выстроенные по росту чемоданы. В ту минуту, когда я потянул на себя входную дверь, чья-то рука сжала мое плечо. Я обернулся. Человек, встретивший меня и двух шоферов, улыбался мне, но в глазах его была тревога.
– Вы что, вздумали уйти?
Неужели он незаметно для меня шел за мной по пятам? Может, он с самого начала следил за мной? Он все крепче стискивал мое плечо.
– Надо подождать, пока проснется мадам.
В голосе его слышалась угроза. Он приблизил ко мне свое жесткое личико жокея, похожее на лицо ребенка, усохшее с годами.
– Я хотел немного пройтись.
– В самом деле?
– Да... Я хотел... купить газету.
Он разжал хватку.
– Только не долго. С мадам никогда заранее неизвестно. Она может проснуться в любую минуту.
На улице я с облегчением перевел дух. Я уже думал, что он никогда меня не выпустит.
На площади Альма на залитых солнцем террасах кафе ни одного свободного столика. Я шел куда глаза глядят, встречая мужчин и женщин, все - если память мне не изменяет - в костюмах светлых тонов и в платьях из вуали и муслина. Ветерок перебирал листву деревьев на авеню Монтеня, - свежий ветерок, создававший обманчивое ощущение, что идешь по приморскому бульвару.
Медленными шагами я прошел вверх, потом вниз по Елисейским полям. Прогулялся вдоль аркад "Лидо", заглянул в "Симфонию". Я бродил много часов подряд, не отдавая себе в этом отчета, должно быть, я исходил все улицы в этом квартале. Запомнились мне только те минуты, когда меня застиг ливень. Первый раз это случилось в саду на Елисейских полях возле ресторана "Дуаен", и я успел укрыться в старом музыкальном павильоне. Во второй раз - возле кинотеатра "Биарриц". А потом солнце снова заиграло на мокрых тротуарах.
К вечеру небо опять омрачилось. Под деревьями Рон-Пуэн на меня упали первые капли дождя, но я продолжал идти по авеню Монтеня, держась поближе к домам. Дул ветер, ветер с Атлантики, и я думал: "В конце авеню я увижу море". Надо мной кружили чайки. На площади Альма дождь хлынул сильнее, и я сел за один из немногих свободных столиков на застекленной террасе кафе "У Франсиса". Подошел официант, чтобы принять заказ. Но у меня уже не осталось денег.
– Я жду кое-кого.
В общем-то, это была правда - я кое-кого ждал. По другую сторону площади под дождем блестела решетка маленького сада. Теперь мадам Блен уже, конечно, проснулась. Мне достаточно сделать несколько шагов и позвонить в дверь. Но мне хотелось, чтобы моя жизнь еще на минуточку как бы остановилась в нерешительности на террасе этого кафе под гул разговоров, в отблесках дождя на стекле и на тротуаре. Я ждал, чтобы стемнело и зажглись фонари. И наверно, я еще долго просидел бы в оцепенении за столиком, если бы официант снова не наклонился ко мне:
– Все еще кого-то ждете?
В голосе его звучала такая ирония,
Странный звонок. Очень гулкий. Будто протяжный звук органа. Дверь открыл тот же самый человек, только на этот раз на нем была белая куртка, черные брюки и белые перчатки - точь-в-точь стюард морской компании, который собирается подать ужин капитану.
– Мадам все еще спит.
Видно было, что он обрадовался моему приходу. Очевидно, боялся, что я уже не вернусь.
– Вам лучше подождать в гостиной.
Он снова стиснул мне плечо и так, надавливая на него, стал уводить меня подальше от входной двери.
– Сюда... сюда... Теперь сюда...
Он говорил со мной, как жокей с норовистым жеребенком, от которого неизвестно чего ждать. Мы прошли по тому же самому коридору, что и прежде, и в гостиной он указал мне все тот же диван. Я, как и в первый раз, уселся слева с краю. Отныне моя жизнь превратится в сон, в котором я без конца буду ждать, чтобы проснулась мадам. И в ожидании целыми днями прогуливаться по улицам квартала, а потом, точно на дежурство, возвращаться в гостиную и там неизменно слышать, как тот же самый дворецкий с лицом жокея сообщает: "Мадам спит".
Указав на журнал, который я положил себе на колени, он сказал:
– Я вижу, теперь у вас есть что читать.
Бдительность этого человека начала меня раздражать.
– Объясните, пожалуйста, - сказал я.
– Что, мадам проходит курс лечения сном?
Несколько секунд он ошарашенно молчал, потом смерил меня ледяным взором.
– Вовсе нет... Мадам очень мало спит, вот ей и надо восстановить силы. Если уж ей случится заснуть, она может проспать целый день.
– Она спит двенадцать часов подряд?
Он, очевидно, воспринял это как очередную дерзость. Дверь в коридор за ним захлопнулась, и я снова остался один. Я перелистывал журнал, но все эти статьи и фотографии составляли часть того мира, который, как я предчувствовал, будет уходить от меня все дальше и дальше, если я останусь в этой гостиной с голубыми панелями. Что удерживало меня здесь? Когда два шофера на Лионском вокзале погрузили чемоданы в машины, мне следовало затеряться среди парижских улиц.
Я уронил на пол журнал. Застекленные двери успели закрыть внутренними ставнями, и тишина в гостиной стала еще бездонней, чем утром. Лампа с розовым абажуром отбрасывала мягкий свет на большую ширму слева от меня, от которой я не мог отвести глаз и по которой медленно и бесконечно плыл лебедь.
Он потряс меня за плечо. Я не мог понять, где я. Но тут я узнал лицо жокея, белую куртку и белые перчатки. И голубые панели гостиной.
– Мадам вас ждет.
Я сидел, привалившись к спинке дивана. Теперь я взглянул на часы. Был вечер, половина одиннадцатого. Стало быть, я тоже в конце концов уснул. Взяв меня под локоть, он помог мне встать. Потом мелкими, точными движениями разгладил впадину, оставшуюся после меня на диване.
Я пошел за ним через анфиладу пустых комнат, которые все были залиты светом, казавшимся - впрочем, может, это было обманчивое впечатление, вызванное моей крайней усталостью, - ослепительно белым. Я споткнулся о скатанный ковер. Дворецкий едва успел меня поддержать.