Утраченный мир
Шрифт:
Скоро рассветет. Когда солнце прогонит тени с потолка, мне станет легче. Вот уже первые его лучи осветили плитки паркета и книги на полках Рокруа. Они как-то успокаивают, эти ряды книг, сверкающие на солнце. А за окном пагода - охра в голубом тумане. И Париж в ранний час июльского утра. Да, мне стало легче. И я уже знаю, что мне делать. Как я не подумал об этом раньше?
И теперь мне показалось совершенно естественным набрать номер 01-13-24 в Клостерсе из квартиры Рокруа, хотя она была связана с целой эпохой моей жизни, теперь уже такой далекой. Да, показалось совершенно естественным. Может, из-за солнца, волнами заливавшего в это утро спальню. А может, из-за решения, которое я принял. На душе у меня было легко. А что, если прошлое и
– Мадам спит.
Я узнал сонный голос мисс Майнот.
– Я вас разбудил, мисс?
– Нет... нет... ничуть, сэр.
– Как дети?
– Все в порядке, сэр. Они выглядят прекрасно.
– А моя жена?
– Она, как всегда, в восторге от Клостерса.
– Ей не слишком скучно?
– Нет... нет... Она встречается с друзьями. Они все сюда съехались. Сегодня у нас обедает мистер Ирвин Шоу.
– Передайте ему привет.
Шоу был единственным собратом по перу, с которым я поддерживал дружбу.
– Скажите моей жене, что я еще недельки на две задержусь в Париже. В письме я ей все объясню.
– Очень жаль, сэр. В Клостерсе такая чудесная погода... И дети уже немножко скучают по вас.
– Не беспокойтесь. Через две недели я приеду.
– Я не беспокоюсь, сэр...
Выйдя из комнаты Гиты Ватье, я увидел в зеркале свою физиономию. Я уже давно не брился. Впрочем, ничего страшного, если в ближайшие дни я стану похож на бездомного бродягу. В Клостерсе стоит хорошая погода, но мне необходимо сейчас спуститься на дно колодца, чтобы ощупью найти нечто в его черной воде.
Я вышел и зашагал по улице Курсель. Солнце уже припекало, но лучи его не изнуряли меня, а бодрили. На пустынной террасе бульвара Осман я выпил кофе. По счастью, в двух шагах оказался писчебумажный магазин. Я купил три набора почтовой бумаги большого формата без линеек. И ручку. Обыкновенный синий фломастер.
"Париж, 9 июля.
Дорогая Кэти!
Я предпочитаю написать тебе, а не звонить. Быть может, мне не следовало назначать встречу с этим японцем в Париже... Но встреча была только предлогом - после стольких лет мне захотелось вернуться в этот город, который так много значил для меня, чтобы увидеть его в последний раз... Я останусь здесь еще недели на две, я должен написать обо всем, что всколыхнул во мне Париж и что связано с моим вступлением в жизнь. Не огорчайся, дорогая Кэти. Целую тебя. Поцелуй от меня детей. Мой дружеский привет Ирвину Шоу. Я тебя люблю.
Эмброуз".
Вернувшись в квартиру, я начал писать, устроившись на диване в гостиной, поджав под себя ноги и положив на колени пачку бумаги. Балконную дверь я оставил открытой. Очень жарко. Но что из того. Теперь, когда я хочу рассказать всю правду, мне нужно вернуться вспять, к тем далеким годам.
Прежде чем сделаться английским писателем Эмброузом Гайзом, я вступил в жизнь в качестве носильщика. Да. Носильщика. И это единственное ремесло не считая писательского, - какое я когда-либо испробовал.
Мне было двадцать лет, я провел несколько дней в департаменте Верхняя Савойя на зимнем спортивном курорте, теперь отдых приходилось прервать: денег, которые у меня оставались, едва хватало на обратный билет. А куда я намерен ехать, я и сам не мог бы сказать.
Снегопад застиг меня по дороге к Рошбрюну, и, так как на расстоянии шага ничего не было видно, я укрылся в холле первого попавшегося отеля. Из-за обрыва в электросети холл был погружен в полумрак, на барьере перед портье стоял электрический фонарь, луч которого он время от времени направлял на шкафчик за своей спиной, чтобы взять оттуда ключ или почту для очередного клиента. Было то зыбкое время дня, которое я так хорошо знал по Парижу: сумрак мало-помалу сгущается, но фонари еще не зажгли, и на фоне неба темнеют громады зданий, а здесь в этот предвечерний
Я сидел в углу поблизости от портье. И слышал, как он сказал:
– Конечно, мадам... Сейчас, мадам... сию минуту.
– Сказал предупредительным тоном, меня удивившим, - так он не вязался с сухим тоном, каким он отвечал другим клиентам.
Потом он взял телефонную трубку.
– Алло... Я хочу узнать, заказана ли машина для мадам Блен...
– Он положил трубку.
– Вы можете больше ни о чем не беспокоиться, мадам Блен.
И тогда я перевел взгляд на эту самую мадам Блен, которая, стоя спиной ко мне, небрежно оперлась о барьер перед портье. Фонарь освещал ее белокурые волосы. На ней был жакет из светло-коричневого меха. Ее нельзя было назвать ни высокой, ни маленькой. Она слегка повернула голову в мою сторону, и в луче света от фонаря я уловил озабоченное выражение ее лица. На вид ей было не больше тридцати пяти.
– Только я пока еще не придумал, как быть с вашим багажом, мадам, сказал портье.
– Что же мне делать?
Отчаяние в ее голосе меня удивило. Что за драма связана с этим багажом?
– Не раньше, чем через четыре дня, мадам.
– Я уверена, ради меня вы постараетесь что-нибудь сделать.
– Я рад бы всей душой, мадам. Но это невозможно.
– Невозможно? Почему?
– Я уже хотел было сам отвезти чемоданы в Париж. Но ни на минуту не могу отлучиться отсюда. Особенно сейчас... Все идет хуже некуда... Свет то и дело гаснет, а с утра отключили отопление...
В холле и в самом деле было так холодно, что клиенты оставались в пальто и лыжных костюмах. Некоторые даже кутались в пледы. Один из посыльных начал расставлять на низких столиках свечи, а метрдотель с большим подносом в руках обносил желающих напитками.
– Отопление вашего отеля меня не интересует. Меня интересуют только мои чемоданы...
– Понимаю, мадам.
– Вы должны сейчас же придумать какой-нибудь выход. Я на вас рассчитываю.
– Я сделаю все, что в моих силах, мадам Блен.
Она скрестила руки на барьере и подняла голову в позе прилежной ученицы. Стало быть, в нескольких метрах от меня стоит мадам Люсьен Блен. Мне довольно сделать шаг, чтобы оказаться с ней рядом, но расстояние казалось мне непреодолимым. Сейчас она покинет холл и исчезнет, а я останусь, пригвожденный к креслу, и буду вспоминать старую книгу, которую обнаружил в парижском госпитале Валь-де-Грас, куда попал прошлой осенью. Книгу в грязно-желтой обложке, на которой выделялись гранатового цвета буквы заглавия: "Как они нажили состояние", и синим имена таких людей, как сэр Базиль Захаров или коммодор Друйи. Одна из глав была посвящена Люсьену Блену - в ней рассказывалось, как он родился в далекой провинции, как приехал в Париж, как стремительно разбогател: ему принадлежали многочисленные отели, театральные залы, конный завод в Варавиле... Сразу после войны он женился на женщине, которая годилась ему в дочери. Была там и фотография: мадам Люсьен Блен совсем молоденькая, такая же белокурая, как и теперь; она стояла между своим мужем и одним из его жокеев, который только что выиграл скачки. Блен погиб в автомобильной катастрофе ночью на дороге в Варавиль... Автор этого сочинения изъяснялся фразами из приключенческих романов: "Люсьен Блен подошел к жизненному перекрестку. Какую дорогу он изберет?", или: "Отныне в жизни Люсьена Блена все большее место станет занимать любовь", или: "Это ваше последнее слово, Люсьен Блен?
– Да. Я никогда не меняю своих решений". В Валь-де-Грас я чувствовал себя так скверно, что хорошую литературу читать не мог.