Увертюра ветра
Шрифт:
Сумасшедшая скачка в ночь, бег от себя - не разбирая дороги, сжигая мосты за спиной - не уняла боль в растерзанном сердце, но притупила ее. Ледяной ветер ворвался в разворошенную грудь дыханием северного моря, снежной вьюги и поселился в нем тем холодом, который приходит на пепелище души, унимая последние отголоски пожарища, когда сердце уже не может болеть.
Чувства ушли. Осталось то единственное, что не давало ему уйти; чем он оправдывал свое противное всем существование. Долг.
Долг, которому он обязан следовать.
"Должен, должен, должен", - шепчут его сухие, обожженные ветром губы. Повторять, твердить неустанно, чтобы не забыть, чтобы всегда помнить и не сметь думать иначе. И гнать, гнать коня вперед, в ночь - навстречу все приближающимся огонькам Faerie Nebulis...
"Должен" - такое привычное, такое знакомое и бесспорное, дарящее покой и уверенность. Почти что колыбельная; песня, которую пели в детстве.
...а леди Ириенн, должно быть, уже давным-давно в зале... музыка молчит, и свечи, просыпавшиеся золотистыми искорками из звездного подола Ночи, уже давно не говорят, вспугнутые пришедшими к порогу дворца сумерками.
Взгляд, конечно, Ириенн по-прежнему полон ужаса и ненависти. Она клянет его на весь зал, клянет и клеймит, как клеймила при нем же: чудовищем, отродьем, не-человеком... "aelari". Какая сдержанная красота, какая обманчивая мягкость и звучность сокрыта в созвучиях этого короткого слова - и сколько в нем боли и ужаса, загубленных жизней и проклятых судеб!
Кто из aelvis первым взглянул в Ночь? Кто принес это проклятье в мир, открыв ему дверь и пустив за порог? Что это за Ночь, Тьма - безлунная, нездешняя; злая и чуждая, противная всему живому? Откуда она пришла? Чье она порождение?
...и почему именно в его сердце она поселилась?
"Ты знаешь ответ", - холодно, бесстрастно - и безжалостно. Как все, что делается разумом.
Знает. Тьме не взяться из ниоткуда. А значит вот он, ответ. Пусть даже самый главный вопрос так и не был задан...
Они ждут его, несомненно. В том самом зале, среди блистания огней и зеркал... Вернее, не его, Эрелайна, а чудовище.
Чудовище, которому нельзя верить ни на секунду - ведь он волк в овечьей шкуре; только лжет, всегда и во всем, выжидая, когда нанести удар. Чудовищу, которое можно только ненавидеть и бояться - и ненавидеть еще сильнее, презирая себя за страх.
...чудовище - это только чудовище. Оно не стоит жалости... и понимания. Чудовище можно только убить.
Они ждут его, чтобы исполнить то, что было суждено, и чего Эрелайн так давно ждал.
А он... он не будет сопротивляться. Сам сложит меч к ногам Правителя, признавая поражение и покорность Воле, сам протянет руки, чтобы их связали, сам взойдет на подставленный ему эшафот.
Потому что он - только чудовище. И для них... и для себя. А чудовища не должны жить.
Даже если у чудовища есть душа.
***
"Делай, что должно", - твердил он себе, злясь на собственную трусость.
Должно... но как же тяжело решиться!
"Ты решился еще тогда, когда проклятье сгубило твой Дом, когда возненавидел и проклял себя проклятьем более страшным, чем любые другие проклятья - ненавистью к себе. Решился сегодня, когда готов был отдать жизнь за ту, кто стал случайной жертвой в чужой игре, несмотря на ее презрение. Так к чему медлить теперь? О чем эти сомнения? Иди к тому, о чем так долго мечтал, но на что не имел права. Теперь это не право - обязанность. Умереть, забыть, никогда не жить и не помнить... Иди же!"
Пальцы безвольно разжались.
...Каждый шаг дается тяжело, словно он не идет по залитому светом и искристыми отблесками зеркал залу, а продирается сквозь толщу воды. Не вздохнуть. Каждый шаг осыпается пеплом непрожитых лет и несказанных фраз. Каждый шаг убивает его: понемногу, по чуть-чуть, но надежнее злого взгляда, жестокого слова или холодной стали. Каждый шаг - приговор, вынесенный самым строгим судьей. Собой. Каждый шаг - как шаг на пути во тьму.
Или на эшафот.
...Тихий ропот толпы, как шелест плещущей за окнами листвы парка. И страх, везде страх - в каждом вздохе, взгляде, жесте.
Страх... и нетерпение.
Эрелайн на миг сбивается с шага, но тут же выпрямляется, е сбавляя ход.
Да, страх есть, но ненависть... Ненависти нет, совсем.
Глупая, нелепая, совершенно бессмысленная сейчас надежда предательски закрадывается в сердце, трогая его когтистой кошачьей лапкой. А если... неужели... нет, чушь, конечно! Быть не может!
Но все же... а если она не сказала?..
Эрелайн вскинул голову, ища ее льдисто-голубой, колкий взгляд - и не находя.
Сердце, мучительно-спокойное, давно смирившееся с тем, что его ждет, странно замерло. И выдержка - только-только вновь ставшая, как прежде, безукоризненной и безупречной - разбилась осколками отражений.
Ступени лестницы, как возвышение для эшафота. Эрелайн подходил к нему, тяжело печатая каждый шаг. Подойдя на расстояние вытянутой руки, замер подле - и преклонил колено перед Правителем, застывшем молчаливой, бесстрастной статуей.
...Прежде он думал, что умирать - легко. И быстрая смерть - лучшее, что можно подарить врагу, потому что нет хуже пытки, чем ждать исполнения приговора, когда понимаешь: ничего не изменить, а смерть уже стоит за левым плечом и протягивает руку, зовя в путь.