Увертюра ветра
Шрифт:
– Прости, я опять на тебя давлю, - Alle-vierry ласково потянулась к Иришь.
От одной мысли о ее прикосновении девушку бросило в холод. Ей стоило большого усилия не отшатнуться, позволив матери мягко погладить щеку.
Ее пальцы не были холодными. Напротив: такими горячими, что кожу неприятно закололо.
– Ты - самое дороге, что у меня есть, - тихо начала Айори, не сводя с нее нежного взгляда.
– И я больше всего на свете боюсь тебя потерять. Поэтому сейчас, когда это едва не случилось, мне так тяжело держать себя
Она порывисто подалась вперед - и обняла ее. Прежде сердце Иришь бы замерло от радости, пропустив удар, а теперь не сбилось с привычного хода.
Айори говорила так искренне, так естественно и проникновенно, что ей невозможно было не поверить - но Иришь не верила. После сегодняшних потрясений она увидела ее как никогда ясно, словно с глаз вдруг сдернули темный бархат повязки. Сколько еще неприятных прозрений ее ждет?..
Иришь вымученно улыбнулась. Больше всего ей хотелось брезгливо отодвинуться, выпутаться из кольца ее рук. К ее облегчению, матушка отстранилась сама. Расплела ласковые, удушающе-тяжелые, как аромат роз, объятья и ласково улыбнулась, погладив ее по волосам.
– Уже совсем скоро приедем, - улыбнулась Айори, и на этот раз Иришь поверила ее улыбке. Или, во всяком случае, очень хотела поверить, потому что отчаянно нуждалась в ее любви.
– "Скоро"?
– запоздало насторожилась Иришь.
– Мы не в Излом Полуночи?
– В этом нет смысла. До свадьбы остался всего день. Мы остаемся в Арьеннесе.
– День?
– едва выговорила Иришь, отказываясь верить в услышанному.
– Но... но разве...
– Разве "что"?
– холодно спросила Айори, смотря на нее с прежней угрозой и жестокостью.
– Ничего.
Иришь вновь обессиленно откинулась на спинку сидения. Силы оставили ее.
Силы - и какая бы то ни было уверенность. Сумятица чувств, едва улегшись, вновь закружила ее, не давая остановиться, подумать и, наконец, решить...
***
За окном давно занимался рассвет, но ни единого, даже самого робкого лучика не пробивалось сквозь плотно задернутые шторы. Жарко горел камин, но растопить холод, звенящий в воздухе, морозным дыханием оседающий на волосах и леденящий кровь, не мог - как не могла поющая в его руках скрипка.
Скрипка плакала и смеялась, всхлипывала и пела под дрожащим смычком: мягко, переливчато, звонко - и резко, порывисто; с надрывом, надломом.
Плакала и смеялась вместо него.
...Пальцы жгло от впивающихся с каждой нотой струн, и боль выливалась отдельной мелодией, вплетаясь в основное звучание трели, повторяясь, дробясь.
Эрелайн играл - и не мог остановиться. И губы шептали, беззвучно, молчаливо: "Пой за меня, плач за меня - прошу! Только не молчи! Потому что я - не могу, а молчать больше нет сил".
Быстрее, быстрее, едва перебирая струны, едва касаясь их в нервозных, резких движениях. Быстрее, в погоне от себя - и за чем-то
В дьявольскую мелодию.
Быстрее, больнее, тоньше, звонче! Пронзительнее до невозможности!
– Айн?
– негромкое, мягкое, успокаивающее - как с больным.
Скрипка вскрикивает, раз за разом, как под ударом плети. Вскрикивает, всхлипывает - и плачет навзрыд, захлебываясь, срываясь в диссонансах.
– Айн!
– почти укоризненное. Шаги, едва слышные, тонущие в мягком ворсе ковра.
Музыка срывается в одном бесконечном крике, плаче, вое, терзая душу, разрывая сердце на части, пробирая - и пробираясь. Быстрее, быстрее! С анданте на аллегро! Злее, отчаяннее, еще больнее!
– Да отложи ты эту проклятую скрипку!
Скрипка взвизгнула не-созвучием - и оборвала ноту, захлебываясь криком. Лопнувшая струна хлестнула по лицу, обжигая щеку жарким поцелуем.
Рука со смычком безвольно опустилась - грузно, бессильно, как у брошенной куклы. Взгляд такой же пустой, безвольный. Дыхание - сбито, как будто бы он не играл, а бежал. Сил совсем нет.
– Айн!
– уже не злое, а спокойно-раздраженное. Рассудительное и предупреждающее.
– Не перестанешь меня пугать - врежу!
Эрелайн вздрогнул. Взгляд, затуманенный, смотрящий куда-то вдаль немного прояснился и сфокусировался на друге. На лице отразилось выражение крайнего скепсиса.
– Что-что ты сделаешь?
– переспросил мужчина, как будто не услышав. В голосе, приглушенном и охрипшем после долгого молчания, прорезались знакомые ироничные нотки.
Лоир вздохнул с облегчением. Пройдя в комнату, повторил с какой-то затаенной гордостью:
– Врежу!
И упал в кресло.
– Ты? Мне?
– Айн с сомнением вскинул бровь. Улыбка, настоящая, радостная, без тени грусти на секунду озарила его измученное тяжелой ночью лицо - и погасла.
Повелитель бережно опустил скрипку на стол. С нежностью провел по ней ладонью. Побарабанил по рабочему столу, не зная, куда себя деть. С сомнением глянул на стул, но садиться не стал - так и остался стоять.
– Конечно!
– важно подтвердил Лои.
– Ну-ну!
– фыркнул Эрелайн.
– Хотел бы я на это посмотреть!
– Показать?
– Нет, спасибо, - на этот раз улыбка вышла вымученной.
– Лишаться друга сейчас было бы... некстати.
– Что случилось?
– прямо и без обиняков спросил Лоир, становясь неожиданно серьезным.
– Сегодня ночью, в Беллетайн. Ты так и не рассказал.
Айн не вздрогнул, не изменился в лице, не ссутулился. Напротив: болезненно выпрямился. Не мужчина - натянутая струна, дрожащая от напряжения. Лицо, только что по-мальчишески лукавое, застыло невыразительной маской, прибавив ему несколько сот лет.