В альпийском сиянии
Шрифт:
Ткнул пальцем в кнопку и, как только двери чуть приотворились, протиснулся в вагон. Не особо глядя под ноги, уверенно и резко метнулся к месту возле окна, хотя бы нужды в такой прыти не было. Просто отдавался на волю усталости и спешил устроиться поудобнее. Усевшись на одно сиденье и поставив на другое рядом рюкзак, я развернул газету и уткнулся в нее, с удовольствием вбирая остатки запаха утренней типографской краски.
То, что это именно утренний и именно типографской краски запах, я узнал совсем недавно, хотя с детства был без памяти от него. Считай – совсем недавно узнал, и что он вреден, и что это краска. Собственно, в этих бесплатных газетах ничего занятного и не встречалось.
Газеты я читал для закрепления языковых навыков. Язык нужно было знать очень хорошо и, разумеется, в его разговорной на данный момент версии, а не в той, которую преподают на разного рода инязах. Часто прямо заставлял сам себя читать, так как выносить безвкусный, жвачно-патетичный слог статей, которые под завязку набивали в номера газет, мне уже давно надоело. Порой льстил себе, ухмыляясь и с удовольствием полагая, что даже сам, даже на этом языке вполне в состоянии ваять подобное. Уж тем более на такие расплывчатые в своей злободневности темы.
Регулярно покупать печатную продукцию я считал накладным, потому в основном читал подобную прессованную бесплатную. Известные газеты стоили много денег, хотя бы и часто безнадзорно выставлялись на проволочных стендах прямо на улицах, под тентом у табачных лавок. С кем я ни делился мыслью, что украсть всю эту прессу не составит труда, никто так и не объяснил мне, почему этого не происходит и зачем вообще ее выставляют без присмотра. Вроде как в том анекдоте: не потому, что опасно, а потому, что они никому не нужны. Когда я, порой, все-таки покупал газеты и журналы вместе с парой лотерейных билетов, то лишь редкие разы не жалел потраченных денег.
Да и что греха таить – занудный ритм развертывания повествования в подобных изданиях наскучивал уже через пару абзацев любой статьи. Интерес рассеивался так скоро, что к концу чтения я ловил себя на том, что не особо то и помню, не говоря уже о понимании, о чем только что прочел.
Не заметив, как уже проехал пару станций, пролистал почти всю газету. Просто станции тут располагались очень близко друг к другу, пешком можно дойти от одной до другой довольно быстро. Зачем построены именно так – я не знал, рассуждать на эту тему так особо и не приготовился, технические моменты ускользали от меня.
Рубрики в оглавлении газеты располагались каким-то сумбурным образом, будто карабкаясь друг на друга. Желая броситься в глаза, они, слипаясь заголовками, тянули мое внимание лишь бы куда. Выделить из этого клейкого массивчика информации что-то стоящее интереса мне не представлялось возможным.
Я не стал читать, кто, сколько и чего и на кого забил и кто насколько наскандалил. С выдающимся постоянством вся эта газетная хроника перемежалась, ковыляя в пределах формата, то тогда, то теперь, то к тому, то к этому. Всякий раз, давая знать о себе смутным приливом deja lu [15] . Хронически недомогая до того, чтоб завершиться и утвердиться. Все одно. Потом снова прочту.
15
Уже прочитанное (фр.)
Задержался лишь на новостях из какого-то «окологетто» да на предупреждении, в конце статьи о солнечных батареях, запирать свои дома на время отъезда в отпуска. Пролистнул на самую последнюю страницу за гороскопом, немного задержавшись на прогнозе погоды на завтра.
Не то чтобы я верил гороскопам – нет, конечно. Да и что значит «верить», я так ни разу
Пробежав глазами свой гороскоп и не зацепившись ни за что, кроме угасающей фазы Луны, хотел уже отложить газету, как из полуоткрытой страницы на меня дохнуло чем-то волнительно зябким.
Я лишь краем глаза отметил слово Russie – Россия. Где-то там, на краю белых полей. В далеком Нигде.
В последнее время мало что слышал о том, что происходило там, то есть дома. Но неизменно и горячо интересовался всякими заметками о нем, то есть о доме. В большинстве случаев зря, так как в глаза из иностранных статей о России сразу же бросалась нарочитая небрежность и нарочитое же невежество авторов относительно предмета. Как будто школьники писали сочинения, лепя без разбору стереотип на стереотип, подгоняя мысль читателя по разъезженной знакомой колее, старательно избегая знаков препинания, могущих ненароком подтолкнуть к сомнениям.
Едва уставившись взглядом в заголовок статьи, я подумал, что брежу. Перечитал еще раз, нарочно потряс головой – нет, заголовок остался прежним. А уж свой бред от чужого я с трудом, но вроде пока что отличал. Тогда, подняв голову, изумленно окинув взглядом вагон, как бы вопрошая: «Я один это вижу?», с жадным любопытством принялся читать.
Как гласил «титр» и поясняли несколько первых строк – в России с недавнего времени вводился законодательный запрет на вождение транспортных средств и получение водительских прав лицами, чья гендерная идентичность или сексуальная ориентация являлась отличной от общепринятых норм либо подвергалась сомнению некими компетентными органами.
Строки в голове перевелись с французского языка на русский как бы сами по себе. Ошеломленный, я продолжал чтение. Связи между абзацами не было ни причинной, ни следственной. В ней на самом деле о самом запрете говорилось со ссылкой на какой-то англоязычный источник в Азии, вскользь. И не становилось понятно: это уже утверждено, или же еще нет, или же вообще просто на уровне чьей-то инициативы. Далее следовали факты каких-то запретов некоего другого, демонстраций кому-то чего-то, заканчивающихся дебошем, и несколько слов вроде бы адвоката насчет статьи в Уголовном кодексе за гомосексуализм. И еще что-то, но совсем уж сумбурно. Однако остался еле уловимый привкус стройности и складности при всей вопиющей нелепости и бессвязности. Вызывающий делирий, за которым ясно угадывается ползучая провокация.
Из какого-то университетского курса с хитрым и сложно переводимым названием я знал, что подобное называется вроде как «инъекция», то есть «вброс».
Россия. Запрет. Права. Прописанная нормами гендерная идентичность. Водить машину доступно не всем. Уголовный кодекс.
Эти мерцающие фрагменты мозаики, сложенные вместе, вызывают, по задумке, ощущение тревоги, смятения и негодования где-то глубоко, в придонных пластах западноевропейской психики. Принят или нет такой закон – не важно. Если он может быть принят, значит, что он принят. Намек на то, что в случае с Россией и подавно. Ведь от нее всего можно ожидать.