В альпийском сиянии
Шрифт:
Стулья едва задвинуты, салфетки скомканы, бокалы почти до конца допиты. На всей улице никого. И так тихо, что слышно было, как переливается звон в ушах туда-сюда. Я даже подрасстроился такому обороту, списав прочувствованное прикосновение ко мне на тик от перенапряжения мышц.
«Наваждение какое-то!» – подумалось мне. Потряс головой и бодрым полумаршем пустился в сторону метро.
Стало как-то совестно, будто я необоснованно грубо и заносчиво повел себя с кем-то.
«Неужели – все? Как-то скомканно… Все… Чек при мне, надо положить деньги на счет. А ведь хоть и отпустили пораньше, выхожу с работы как обычно. Ладно. Все».
Глава II. Sic!
Шагал,
Хотелось пораньше лечь спать. Я скоро понял, что сильно устал за эту неделю, несмотря на то, что работать приходилось гораздо меньше, чем обычно. Наверное, так до сих пор и сказывалась прошлая, проведенная в делах и заботах, сродни хождению по болоту – невольное отклонение влево или вправо, и в лучшем случае начинай все с начала. Я мотался в городок на реке Луаре, где учился в университете. Мотался, чтобы подать документы в префектуру на очередной студенческий вид на жительство. И хотя бы я зарешал успешно все бумажные вопросы в течение светового дня и получил заветное recepisse – «ресеписсе», то есть справку о том, что документы на вид на жительство на рассмотрении и мне разрешается пребывать во Франции в ближайшие три месяца, ожидаемых объемов радости на сердце я не наблюдал. И по возвращении в Париж мне несколько ночей все снился тот бульвар, шиномонтажная мастерская, на вывеске которой напечатано слово «вулканизация», так смешившее меня, и рядом дом, в котором я снимал студию с мезонином. Вязкая тягомотина воспоминаний не отпускала, мешая двигаться дальше.
А тут мне предстоял очередной отъезд. Не то чтобы раньше мало думал об отъезде. Приготовления к нему, просто мысль вроде «проверить, все ли в порядке», будила во мне что-то успокаивающее, хозяйственное, посконное, и я с удовольствием предавался перебору в уме необходимого. Предавался, как вот именно сейчас, шагая по пустынной улочке, названия которой я никак не мог запомнить, хотя прохаживался по ней очень часто с работы и на работу, мимо черного здания еврейской школы.
Усталость явно давала о себе знать, хотя бы и я сервировал сегодня всего ничего. К тому же сейчас, если на то пошло, только третий час дня.
Зашел в банк по дороге.
В прохладной зале без какого-либо освещения, кроме естественного дневного, пробивавшегося из полузакрытых вертикальных жалюзи, – лишь пара посетительниц. Женщины пожилых годов расспрашивают совсем молоденькую ресепсьенистку о каких-то датах и городах. Мне нужно просто всунуть чек в банкомат и занести деньги на свой счет. С этим я быстро справляюсь и, не обратив на себя внимания, выхожу обратно на улицу.
Через пару шагов от банка выбрал сесть не на той станции метро, которая располагалась прямо через дорогу, но на другой – в десяти минутах ходьбы. Я был уверен, что там не будет контроля. Уже давно и на отлично знал, где, на каких станциях, в каком часу есть риск попасться. А где нет. Где стоило заплатить за проезд, хотя бы и один билет стоил как легкий обед из супермаркета, и избежать штрафа, а где контролеров не бывало никогда. Штраф, надо отметить, равнялся моему месячному бюджету на еду.
Им, то есть контролерам, вроде бы премия полагалась за выполнения плана по штрафам. Особым рвением отличались африканцы и арабы. А еще всякого рода славяне и около них – там прямо чувствовалась непритворная, пронырливая преданность этому нелегкому делу сборов подати. Такие открыто источали дотошное рвение и исходили правотой по поводу и без.
Так я начал приходить к выводам, что дело далеко не в целых
Контролеров я повидал массу, мотаясь по этому городу на работу, по собеседованиям и в поисках жилья, пока В. не договорился с хозяином квартиры в панельке у «периферика», где он снимал «комнату на общей кухне», и я осел у него на надувном матрасе у окна за какие-то триста евро в месяц.
Пару раз попавшись без билета на станции «Бир-Хакейм», поимел неосторожность предъявлять бумаги по первому требованию, хотя обычно ждал, когда мне повторят несколько раз. Часто в подобных случаях делал вид, что не понимаю, – так можно было, при должном уровне сноровки, делать лицо «кирпичом» и избежать последствий.
На моем, с недавно истекшим сроком действия, основном французском документе, удостоверяющем личность и право этой личности на пребывание здесь и сейчас, а именно – на пластиковой карточке блекло-серо-буро-малинового цвета, в графе «Место рождения» значилось URSS, то есть СССР.
Я уже умел ставить себя на место того, кто нечасто видел подобное. Вроде бы все причастные должны забыть уже и об аббревиатуре, и о том, как она расшифровывается. А те, кто состоял в URSS, по доброй воле еще многие годы назад – отказаться от такой формулировки в паспорте и печатать названия своих государств – и тут вдруг!
«В каком смысле URSS?» – глядя на меня в упор темно-карими глазами, спросила смуглая девушка в идиотского покроя форме лягушачьего цвета.
«А, ну Россия, короче!» – лаконично и раздраженно ответила она сама себе, а мне ловко выписала штрафную квитанцию.
Ведь города не было указано в виде на жительство, хотя, казалось бы, что проще – Leningrad. Только – URSS. Хотя бы я и сдавал каждый год в массу инстанций массу документов с написанным латинскими буквами названием того места и, как следствие, немного и времени, где я когда-то появился на свет.
– А где вы, собственно говоря, родились? – обратил внимание на недостачу некий помятый контролер неопределенных лет с фурункулом на щеке.
– Там в документах указано, monsieur, – благодушно поддерзнул я.
– Так нет же, не указано, – разочарованно и с некоторым нажимом выдавил он.
Я промолчал и лишь в равнодушном, деланом недоумении слегка приподнял брови.
– Что ж! Значит, monsieur, вы родились в Нигде, – неожиданно констатировал контролер с фурункулом на щеке, выписывая штраф. И меня как-то неприятно кольнуло. «Да. В далеком Нигде. Где-то там».
Квитанции эти я, не задумываясь, выкидывал. Знал, что ходу им давали очень редко и, скорее всего, если нарушитель не платил на месте, то все шло в архив и через какое-то время выбрасывалось. Комиссия в случае уплаты после, а не на месте, насколько я знал, шла только государству и никому больше. Таким образом губилась на корню личная заинтересованность в сохранности. К тому же я постоянно переезжал и найти меня оказывалось затруднительно.
Однажды все-таки заплатил штраф, когда, перепрыгивая через турникет, попал прямо в руки чуть ли не из-под земли возникшего контролера. Бежать было некогда, некуда и стыдно. Что делать – я проиграл. Нужно признавать поражение. По-мужски.
А еще они, то есть контролеры, порой осуществляют внезапные проверки то тут, то там. Однажды ехал в метро рано вечером, прислонив голову к стенке, подсчитывал в уме, куда нужно потратить чаевые. Вдруг пара мужчин в черных дутых куртках, прямо на моих глазах, с вызывающей уважение синхронностью, достали из карманов яркие нарукавные повязки, проворно натянули их и принялись проверять билетики у всех присутствующих в вагоне.