В альпийском сиянии

Диесперов Федор

Фразы перевелись в уме сами по себе, но вразнобой и с задержкой, так что я даже не нашелся сходу, что ответить шефу. А он по-доброму улыбнулся мне, заглянув в глаза. Мы пожали руки, и, еще раз пожелав нам всего самого доброго, кивнув Гвенаелю, шеф ушел.

Залпом допив чуть остывшее кофе, сполоснул чашку, поставил ее в моечную машину и пошел прибирать со столов, краем глаза приметив, что старший посмотрел на часы на стене. Кофе не особо меня бодрило, хотя бы и я перехотел спать. Однако же скорее не от прилива сил, но от нагнетающегося чувства, будто весь извалялся в мокром песке и срочно надо помыться. Глаза

краснели, их хотелось потереть. Руки дрожали, зубы плотно вдруг сжались, сердце не попадало больше в такт – то оно пускалось вскачь извилистым галопирующим аллюром, то затихало. От этого казалось, что моя голова стала больше в полтора раза и внутри нее центр свинцовой тяжести сместился куда-то, может, к верху, а то, может, и к низу.

Последний оставшийся посетитель на террасе – тот мужчина с лысиной – прятал в потертый портфель свои бумажки, когда я подошел, чтобы прибрать и протереть стол. Он поднял голову, рассеянно взглянул на меня и попрощался, держа на лице несколько вымученную улыбку. Я именно что выдавил из себя что-то вежливое, будучи несколько шокирован. Заметил, что его левый глаз подернут полупрозрачно-синеватым бельмом, переходящим ближе к центру в мутно-желтоватую перевернутую звездочку.

Меня передернуло от колкой изморози под кожей, но виду не подал.

Пожелал хорошего «послеполудня», как говорят тут. Взглянув мужчине вслед, отметил, что тот немного прихрамывает. Сплюнул через левое плечо и принялся протирать столик.

Пока возил тряпкой, с удовольствием позволил себе ощутить, как еще августовское, еще жарко-яркое солнце согрело мне спину, через синтетическую или вроде того рубашку высушив холодную испарину. Я уже не помню, что за материал у рубашки, ведь брал самую дешевую, чтоб не тратиться особо на рабочую одежду. Брал на каком-то стихийном рынке через дорогу от “Hotel de ville”, когда устроился сюда.

Отвратный все ж таки кофе варит эта машина, надо признать. Сухость во рту и тремор, ирритация и прочее. Сказать им это напоследок или нет?

Нет, определенно нет. Да и потом мне скорее укажут, что это дело моего сугубого недоразвитого вкуса и мало кто до меня жаловался. Одно зацепится за другое, и понесется.

И все из-за чашки ржавчинного, слабящего кофе, которое надо пить, выдохнув и зажмурившись.

«Да, да, да. Вини во всем кофе потом. Вали все на машину для кофе. Все тебе виноваты… Тебе, как подачку, кидают какой-то безграмотно употребленный предлог, ты и начинаешь…»

«Нет, ну так тоже нельзя – je m’engueule tout seule, c’est plus du tout drole [5] », – скомандовал сам себе.

Смахнул напоследок куда-то пару невидимых пылинок с округлости псевдогранитного стола. Поставив стакан с недопитой колой, пепельницу с какими-то клочками бумажек на начищенный до блеска, позолоченный поднос, я оглянулся на пару секунд на солнце, чтобы проверить, высоко оно еще или уже не совсем. Мне оставалось работать около сорока минут. Я все надеялся, что меня отпустят раньше. Резко закрыв заслезившиеся от ярко-болезненного света глаза, отвернул голову. Потом, проморгавшись, пошел с террасы внутрь ресторана, осторожно глядя под ноги, еле разбирая дорогу среди сочных фосфенных следов от подтаявших фракталов.

5

«Я

наорал сам на себя, вот это уже вообще не смешно» (фр.)

Толкнул дверь, чтобы сама открылась пошире.

Войдя внутрь, я заново порадовался этой томной, слегка задрапированной прохладе. Отнес на мойку стакан, вытряхнул пепельницу в мусорку, положил поднос на треножник к остальным – овальной формы из черной щербатой пластмассы, – их я накрывал с утра большими свежевыстиранными салфетками. Мне показалось, что салфетки пахли одним из этих самых пресловутых стиральных порошков под марками альпийской свежести. Хотя так быть не должно. Клиент не должен улавливать никаких посторонних запахов – только аромат с любовью и заботой приготовленного блюда. Так сказал однажды администратор, когда отчитывал кого-то за слишком броский parfum.

Вероятно, мое обоняние предвосхитило желаемое, освободив меня от пока еще действительного. Растворив его на пару секунд, подразнив иссиня-белой скатертью, простирнувшейся передо мной впереди дорогой. Приободрив чем-то зябко знакомым, упоительно эфемерным и нездешним. А я и рад, ведь так соскучился по зиме…

Гвенаель сидел на кожаном диване в глубине зала. Нависнув над листом бумаги, лежащим на столике перед ним, старший разговаривал с кем-то по телефону, рассеянно поглядывая то на меня, то в окно, то на потолок и все время многозначительно поддакивая.

Я решил наполнить перечницы и солонки, создав видимость работы, и, прихватив парочку с ближайшего стола, удалился в закуток за баром.

Шелестящей струйкой соль – крупицы мгновений между мерными ударами сердца, наконец-то начавшего удерживать ровный ритм. Шорох сыплющихся фраз.

Завтра! Уезжаю…

Я почти заканчивал с солонками, услышав нарастающий голос, все соглашавшийся с собеседником и, в итоге подтвердив намерение сделать что-то, попрощавшийся.

Поспешив выйти и поставить специи и соль на место, застал Гвенаеля возящимся с зарядкой для телефона. Я решил было завязать непринужденную беседу, хотя мне и не очень хотелось. Однако же, заговорив, старший сам опередил меня.

– Слушай…

Я, несколько тревожно предвкушая, боясь упустить хоть слово из того, что он мне вот-вот сейчас скажет, замер, весь обратившись в слух. “Je suis tout l’oui”, – мне даже припомнилось, как это будет на классическом, сублимированном французском языке. Хотя бы и знал, что именно сейчас прозвучит.

Когда старший произнес мое имя, я улыбнулся. Гвенаель неизменно забывал мой слегка адаптированный вариант и всякий раз, обращаясь ко мне по имени, выдавал нечто мало узнаваемое и чудное по звучанию.

– Вроде как сегодня все тихо и спокойно, – протянул он, – клиентов мало, я думаю, один справлюсь. Ты можешь идти. Я сейчас говорил с хозяином, он сказал мне заплатить тебе за три недели чеком и чтобы ты расписался.

– А, ну да. Хорошо, – выговорил я, слегка замерев и старательно придыхая, – если тебе что-то нужно, то располагай мной напоследок.

Гвенаель молчал, глядя куда-то мимо меня.

– Что-нибудь, может, вынести, принести, занести? – машинально угодливо продолжил я, еле скрывая свое облегчение.