В башне из лобной кости
Шрифт:
На самом деле мимо сознания прошло, как мы перестали видеться, я уезжала и приезжала, встречала новых людей и не покидала старых, покончила с телевидением, читала лекции дома и за границей, что-то писала, отправилась встречать Новый год в Таиланд.
Пока я не подам знака, освобождающего от молчания.
Через две недели в Москве я открыла компьютер и кликнула файл, где был Победитель.
Перечтя, застыла в неудобной позе и долго сидела так.
В сухом остатке: наследник каторжника-деда, полного Георгиевского
Примерно это вытекало из текста — из жизни, — сказанное другими — его — словами.
Нацарапала постскриптум, что, мол, по необычайной скромности был против публикации, однако теперь, когда его нет, каждая крупица драгоценна, мой долг предать записи гласности, и потащилась в редакцию Литерной.
Главный редактор Слава Ощин, воскликнул, кончив читать: какой утес. Подписывая в печать, дополнил: утес одинокий. Я заметила: там была главка Василий и Василиса. Одинокий в другом значении, проговорил мой проницательный друг. Ну да, согласилась я, в том и драма.
Никто из нас не подозревал, какая драма.
Все мы либо приумножаем, либо преуменьшаем.
29
В Литерную пришло два письма. В одном говорилось, что Окоемов — не тот человек, за кого себя выдавал. В другом — что не воевал.
Бред. Оксюморон. Утверждение, содержащее прямое отрицание, отрицание действительного, суть шизофрения.
Но это и есть мы.
30
А вот говорят: спал с лица. Говорят тоже: потерял лицо. Первое — про физику, второе — про психику. Толян не спал с лица, а потерял его, как физически, так и психически. Он сделался неузнаваем. Нос заострился и удлинился, губы сузились и еле раскрывались для механического глотания пи-
щи или произнесения односложных слов типа да и нет, глаза, утерявшие сияние, провалились в ямы, а ямы приобрели синегнойный цвет, что в сочетании с оливковой кожей, туго натянутой на лоб и скулы, и проваленными щеками, производило впечатление вставшего из могилы мертвеца. Прежнее и новое обличье создавали двуличье, наличье коего никак не связывалось с рабочим-ремонтником, явившимся к нам сколько-то лет назад.
— Толян, иди, позавтракаешь с нами.
— Спасибо.
— Спасибо да или спасибо нет?
— Нет.
— Ты что, завтракал?
— Да.
— А что ты завтракал?
— Кофе.
Первый номер не удался. Номер второй.
— Толь, у тебя там была солярка, не принесешь плеснуть на костер, хотела
— Да.
Я стою, опираясь на грабли, возле горы собранного мокрого сушняка, лес блестит от прошедшего ливня, солнце отражается в каждом листике и каждой травинке, каких достигает, тени мамы и папы, тени моего детства промелькивают в углу глаза или в углу памяти, я оборачиваюсь, чтобы схватить мелькнувшее, оно исчезает, не давшись, и схватить нечего. Другая тень скользит, с какой ушло, ухнуло всё самое радостное и печальное, что было здесь, но об этом я запретила себе вспоминать и соблюду запрет, чего бы ни стоило.
— Смотри, как здорово занялось.
— Да.
— Опять звонил Милке?
— Да.
— Что говорил? Что не можешь без нее?
— Да.
— Сможешь, поверь мне, сможешь, найдешь хорошую девочку, не сейчас, не сразу, но обязательно найдешь и сможешь.
— Нет.
— Почему?
— Зачем мне девочка, у меня есть.
— Она не у тебя, а у другого. Слышишь?
— Да.
— И что?
— Ничего.
— А если она не вернется?
— Я не смогу.
— Что не сможешь? Жить?
— Да.
— Ты сказал ей, что покончишь с собой?
— Да.
— Толь, ну вот посмотри, всю ночь лило, гроза словно с цепи сорвалась, а сегодня какой день, вот так и у тебя будет, вчера гроза, завтра солнце, я тебе точно говорю, я честное слово тебе даю, что так будет, я больше, чем ты, прожила на земле и знаю эти состояния, когда от тебя уходят, хорошо, живые, тогда можно поправить, а когда нельзя, вот тогда не приведи Господь, ты меня слышишь?
— Да.
— Если хочешь, чтобы она к тебе вернулась, дай срок, не терзай ее ежедневными и еженощными звонками, так ты ее только достаешь, она должна как минимум соскучиться по тебе, а ты не даешь, а вместо этого досаждаешь, а досада играет не в твою пользу, понимаешь?
— Да.
— Ты понимаешь и не можешь с собой справиться?
— Да.
— А что будет с Милордом, если с тобой что?
— Милка возьмет.
— А если не возьмет?
— Тогда она последняя дрянь.
— А не ты?
Пламя взлетает к веткам сосен. Сосны у нас старые, с длинными голыми стволами, ветки начинаются высоко. Хорошо, что высоко, не повесишься. Безотрывно смотрю в огонь. Фантастические композиции, возникающие на мгновенья и через мгновенья видоизменяющиеся, внезапный зеленый или синий язычок на месте оранжевого, безмолвная пляска летучих обрывков из ничего, необъяснимо, про СО2 помню со школы, а все равно необъяснимо.
— Обедать придешь? Я щи сварила.
— Милка вкусные варила.
— Какие Милка варила, у меня нет.
— Я так.
— Придешь?
— Да.
— Ну, вот и молодец.
На этот час отступило.
31
Женщина была седая, настороженная, с честным лицом и честными рабочими руками, перебирала ими что-то на скатерти, стряхивала невидимую пыль, трогала за сломанную дужку немодные очки, просила мужа не уходить из комнаты, не доверяла мне.