В доме на берегу
Шрифт:
Бело-розовые, с накрахмаленными бантами-оби, они внесли памятование в навязчивый мир страдания. Искренне, не выдавая привычки, поклонились свитку в нише-токонома. Там было написано всего лишь стихотворение, не соответствующее истинному календарному циклу:
Как прозрачно чистаЭтой ночью луна,Когда сотни вельмож,Покидая дворец,Веселятся… [17]Вопреки их ожиданиям волосы Мидори не были сохранены в двухэтажной рогатой прическе, а с двух сторон стекали с подушки. Выглядела она сраженной почитанием, хотя лицо сильно отекло, а чистый лоб, вместо напрасно воображаемой ими катаны, пробила испарина…
17
Стихотворение из классического японского произведения «Манъёсю» в переводе А. Е. Глускиной.
В комнате кружилась голова от благовоний. Так терпко, горько и остро пах ракоку, соответствующий в искусстве ко до [18]
Какие отношения связывали Мидори с юными гейко, самурай понятия не имел… Входя с проблемами войны и семьи в фантомно принимающий его странствующим рыцарем мир черного дерева, слегка приглушающего ненужный здесь свет, он и не замечал, что девочки, которым по традиции запрещалось переговариваться друг с другом при гостях, имели зашифрованный язык жестов на все случаи их нелегкой жизни и по сути сообщали друг другу – что хотели. Когда они ушли, Мунэхару с некоторым облегчением встал на колени рядом с заветной кроватью, нежно обнял сямисэн и заиграл. В этот раз он играл не ради себя, и луч заката пробился в его душу тончайшим раскаянием.
18
Ко до – «Путь благовоний».
– Я люблю тебя, маленькая Мидори! – сказал он с надеждой.
Но Мидори не откроет глаз.
После похорон самурай большую часть времени проводил в Дайтокудзи [19] . Выбирая «сухой» сад из гальки, песка и камней, он, казалось, и не вспоминал, как Тоётоми Хидеёси обращался за дружеским вниманием к томящемуся жаждой деятельности монаху-настоятелю – легенде будущего и все ради обыденного настоящего! Он приходил в очередной храмовый комплекс с любимым сямисэном, забывая о времени. Монахи разных храмов привыкли замечать этого хмурого и внушающего уважение человека сидящим на подмостках галерей, не потерявших пустынной зеркальности благодаря их существованию. Допустим, главным смысловым ходом «сухого» сада являлась откровенная груда яростных по силе почтения камелий (скопления скандх [20] ). Весь остальной мир феноменальных явлений (дхарм [21] ) в виде камней, наносов песка и гальки рассредоточен относительно точки схода в кустах камелий. Это она приветствует среду их обитания – центральная часть мандалы! Это с нее водопад явлений (сухой гальки) устремляется вниз по ступеням не готовых взлететь камней! Впрочем, такое толкование было излишним, о чем начинало рассказывать ушам монахов звучание то одной, то другой струны сямисэна, прерываемое целительной тишиной, разрастающейся водяным гиацинтом, не способным жить в одиночестве.
19
Дайтокудзи – храмовый комплекс в Киото; там, в храме Дайсэн-ин один из родоначальников чайной церемонии Сенно-Рикю принимал Тоётоми Хидэёси.
20
Пять скандх (скоплений, групп обусловленных элементов бытия): относящиеся к форме, чувству, различению, намерению, сознанию. В буддийском толковании соответствующее обусловленное бытие не имеет ничего общего с понятием «Я» или «личность». Цепляние за эти текучие элементы как за «Я» или «Мое» погружает в круговорот сансары и вызывает страдания.
21
Дхармой с большой буквы обозначают природный Закон в целом, а в простом написании – все явления и элементы бытия. Корень dhr (санскр.) – держать, поддерживать.
Дом человека или мир человека сотканы из противоречий, поскольку и человек сам явление зыбкое, но легко размножающееся – похожее на гиацинт!
В большом доме Мунэхару, сотканном по большому фасаду из частых вертикальных планок терракотового цвета – построенном с нуля под старину – было много подлинных старинных стенок-ширм с уникальной живописью, перевезенных из Тоокёо. Дом был построен на месте сгоревшего аналогичного дома, принадлежащего семье врача, а врачи издавна носили в качестве привилегии фамилию. Жилая комната хозяина и гостиная выходили на веранду с разных сторон сада (живота дома). С угла в сад выглядывало глухое строение с настоящими, а не бумажными дверями и замком – единственное практически не пострадавшее при пожаре. Это было по задумке чисто хозяйственное помещение типа земляной кухни с низко-высокой функцией хранения хозяйских богатств. Мунэхару, невзирая на традицию [22] , решил оставить «как есть» такое важное для дома строение, но полностью переосмыслил сад, превратив гостиную в чайную комнату и завесив дверь с замком диким виноградом. Модный когда-то вьюнок, жадный до воды гиацинт, рдяный осенью клен и засыпанные сосновыми иглами дорожки на виду у мальвы – всему находилось применение в постоянно изменяемой им концепции сада. В полнолуние в саду не было главного – заботы хозяина о домочадцах – о дочерях, наполовину осиротевших после смерти его жены. Пережив многое, в том числе Кантоское землетрясение, Мунэхару больше сосредоточился на сводном брате Котаро, сыне наложницы отца, автоматически становившемся его прямым наследником в случае отсутствия у него в будущем сыновей. Сказка о Спящей красавице и чудовище развлекла его угасшее воображение только на время. Не здоровой и не больной (одержимой сном) девушке он оказывал покровительство, памятуя отношение к ней любимого брата: неужели этого мало? И вдруг Мидори открыла перед ним целый мир и, приехав к нему с кроватью, заняла место законного, ни на что не годного буддийского алтаря с фотографией отца – и второго – синтоистского – с изображением мифического императора Дзимму! Он был омыт с головы до ног ее предсмертным дыханием, благословлен и прощен. А что он сделал для билета в рай? Всего лишь убил ее. Эта загадка его жизни превосходила пятнадцатый камень сада Рёандзи. Но что было делать с ее предсмертной просьбой – стать защитой для маленькой слабой Прасковьи?! Если просто выдать ее замуж, как свою дочь, или отдать в монастырь, она, непривычная к японским реалиям, чего доброго, опять сиганет с храма. Отпустить? Бросить на произвол судьбы в стране, где нет никого бесправнее женщины? Сбыть чужим людям ее национальности –
22
В старину в Японии считалось нехорошо жить в чужих домах. Необходимо было построить собственный с нуля.
Прасковья проспала в доме неприступного самурая пять месяцев. Ее комнатка была отделена от комнаты хозяина прекрасной живописью убираемых наутро стен. Ухаживали за русской девушкой русские руки православной монахини, выписанной по рекомендации из столицы. Монахиня Елизавета («матушка») явно имела на нее в будущем виды. Мунэхару умел читать по глазам и ходить сквозь стены – все и происходило у него как на ладони. В каком-то смысле Котаро остался повинен в духовном нестроении Праджни-Прасковьи, следовательно, она уже имеет отношение к роду Тоётоми Хидэеси, третий век служащему императорскому дому, не отрицая легендарное родство с кланом Фудзивара! [23]
23
Перед тем, как неугомонный Хидэёси получил от императора соответствующую его высокому положению фамилию Тоётоми и возможность украшать себя цветами императорской павловнии, он через усыновление вошел в дом Фудзивара. Этот дом исторически «поставлял» регентов при императоре. Приемным отцом Хидэёси стал Коноэ Сакихиса.
По священным самурайским клановым обязанностям Тоётоми Мунэхару должен был оставить рассуждения и явиться в столицу, где его, вероятно, ожидало повышение в должности. Долго ожидаемое повышение коснулось самурая крылом после выхода на мировой экран кадров с его картинным уходом от разговора с корейско-японской интеллигенцией, организованного обществом Кокусай на фоне синтоистского святилища в день праздника… После вопроса «А что вы думаете по поводу развития Маньчжурии Китаем и вообще про развитие Азии?» он резко положил остывать на землю мечеобразные ирисы и с достоинством покинул собрание, нестоящее его пути воина. Благодаря трепещущему, живому взгляду, собранному, словно нектар, в объектив камеры, вражьи голоса не посмели следовать за героем Японии в Корее, за вызовом, брошенным миру в нарастающей грозовой атмосфере вокруг Манчжурии простым рыцарем страны восходящего солнца. Император лично пересматривал захвативший мировую общественность киноочерк с автографом чудесного взгляда. Прежние заслуги перед родиной не дали Мунэхару крылатой славы «поэта земли храбрости», «победителя силой взгляда» – мужественно посвященного Мидори взгляда, превратившего ее в божество-ками – посмертная награда японского солдата!
Снова отправляясь в Тоокёо, Мунэхару чувствовал за спиной ее крылатое присутствие, возвращавшее его взгляду столь приятную императору озаренность. Потому он спокойно предстал перед родовитыми плодоносящими покровителями. А они в духе времени преподнесли ему новый плод – Манчжурию… в первоначальных пока контурах.
Говоря откровенно, он уже не был героем Тоётоми Мунэхару – тем, кому раболепно преподнесли ирисы. Тем яростнее он чаял заручиться божественной поддержкой, совершив благое дело. Он мечтал не только спасти слабого, но и быть спасенным Мидори в случае безвременной смерти.
Прасковья жила в его доме, ничего не подозревая, слыша от русской матушки разговоры о приданном и думая наивно о свадьбе дочери хозяина. Мунэхару понимал свою обязанность составить для несчастной сироты приданное. Он входил во все мелочи, начав с тканей – тяжелых прекрасных тканей для кимоно, прибавив к кёотоским мотивам однотонный европейский бархат – авось пригодится… Мешки риса, иены и драгоценные камни не слишком его волновали, а вот потепление отношений с невестой заставило ломать голову.
Их отношения были очень ровными и справедливыми: благодарность и такт. Ему предстояло объяснить отсутствие эгоизма и безрассудства с его стороны и убеждать ее в необходимости изменений, но поручить переводчику и положиться на свой русский являлось в его глазах одинаково беспечным поступком.
Жарким утром 25 июля 1927 года, когда премьер-министр Танака Токити якобы представил императору секретный меморандум о нападении на СССР, завоевании Китая и уничтожении военной мощи США, Тоётоми Котаро позвонил в дверь Кёотоского дома своего брата. Он не был прямо с вокзала, а доехал на трамвайчике до моста Сидзё и не задумываясь влился в последнее дыхание уставшей от праздника, но посягнувшей на сакральность главного города страны легендарной атмосферы Кёото. Рассматривая уснувшие, заехавшие кое-где в тупик улиц малые паланкины-яма (грандиозные колесницы хоко были уже разобраны), он с ужасом думал – как предстанет перед братом в окончании праздника Гион [24] .
24
Красочный фестиваль Гион мацури с размахом проводится в Киото весь июль, начиная с подготовки грандиозных колесниц, достигающих от земли до кончика шпиля 24 м. (хоко). Национальная музыка, сценки театра Но дополняют религиозные атрибуты праздника. Праздник зародился как участие синтоистского храма Ясака (квартал Гион) в борьбе с эпидемией. 24 июля «парад колесниц» завершается, хотя еще несколько дней до полного окончания действа.
– Я прошу простить меня за беспокойство из-за моего исчезновения, – смиренно прокричал Котаро, становясь на колени прямо на улице и собираясь простоять на коленях, пока не получит ответ.
Заслышав искренний голос, самурай, который провожал до зари праздник в обществе околдованной актерами и разодетыми господами русской девочки и едва отправил ее спать, наскоро вставив стены на личной половине дома, – стоял посреди печально известной чайной комнаты, поедая сладкий праздничный рис и запивая его сваренным дочерью кофе. Чашечка кофе выпала из его рук ровно на том место, где два месяца назад слышалось жаркое дыхание Мидори, ясно виделось ее ложе. В нише-токонома все еще стояли облетевшие ветки сакуры. Голые ветки без цветов напоминали о бессмысленной замене Мидори новым духом этого дома – постоянно мерцающей болезненными очами девушки-ребенка, собирающей волосы наподобие прежних юношей – в хвост со свисающей челкой, не умеющей носить кимоно и делать настоящий японский чай. При узнавании голоса брата и блудного наследника рода самое время было благодарить и негодовать, но лучшего времени для медитации нельзя было вообще вообразить. Вместо того чтобы ответить брату, Мунэхару проследовал на свою половину… – где Прасковья тут же выбежала ему навстречу в европейском потертом платье.