В доме Шиллинга
Шрифт:
– Какое безуміе! Разв ты не владешь всмъ, что принадлежитъ мн.
– Нтъ. Я разыгрывалъ эту роль только, пока былъ живъ мой отецъ. Ты образцово ведешь свои книги, потому отлично знаешь, что со времени его смерти я не считалъ себя владльцемъ твоей собственности.
При этихъ словахъ его мрачное лицо прояснилось. Это невозмутимое спокойствіе, снова вернувшееся къ нему, было для шедшей подл него женщины ненавистне всякихъ возраженій. Она выдернула у него свою руку и сказала сердито: „очень любезно съ твоей стороны говорить мн прямо въ лицо, что ты во мн не нуждаешься“…
– Въ твоихъ деньгахъ, Клементина…
– Какъ
Онъ медленно повернулъ голову и посмотрлъ на женщину, которая теперь безъ его поддержки съ нервной торопливостью шла подл него по сырой еще отъ утренней росы лужайк, согнувшись и съ трудомъ держа обими руками шлейфъ своего пеньюара.
– Мое священное искусство, – сказалъ онъ, и по губамъ его пробжала мягкая нжная улыбка. – Когда я погружаюсь въ него, какъ далеки отъ меня матеріальные интересы!… Но ты права. Одно изъ его благодяній то, что оно даетъ мн возможность не подчиняться женской тираніи, какъ бы ей того хотлось. Впрочемъ, да будетъ теб извстно, Клементина, что, еслибъ я даже не умлъ владть карандашемъ и кистью, ты всетаки никогда не добилась бы той власти, которой такъ жаждешь, такъ какъ я былъ прилежнымъ юристомъ и всегда могъ бы существовать своимъ трудомъ.
При его послднихъ словахъ она остановилась и гордо выпрямилась.
– Пусть будетъ такъ! – проговорила она страннымъ сухимъ тономъ. – Ты нсколько разъ повторилъ и доказалъ, что я въ твоей жизни ничто, и я очень глупа, что слушаю тебя такъ долго. Но я была бы еще глупе, еслибы не дала теб почувствовать свое отсутствіе, – я уду. Ты до сихъ поръ не обращалъ вниманія на мои заботы о теб, о домашнемъ порядк и о твоихъ удобствахъ, какъ будто это все длается само собой. He заслужило также ни малйшаго одобренія и мое умнье быть представительницей нашего рода, между тмъ, какъ высшее общество цнитъ это по достоинству… Такъ хорошо же! Узнай хоть разъ, что значитъ женщина въ дом. Попробуй справиться съ голодной ватагой, которая нахлынетъ въ домъ, съ нашей безтолковой экономкой, у которой нтъ никакого смысла. Я завтра утромъ отправлюсь въ давно предполагаемое путешествіе въ Римъ.
Краска негодованія горла на ея щекахъ. Онъ холодно улыбнулся.
– He длай этого, Клементина, – сказалъ онъ. – Ты сама прекрасно знаешь, что эти путешествія по святымъ мстамъ со своими волненіями настоящій ядъ для тебя! Посл нихъ у тебя всегда бываютъ нервные припадки.
– Ты опять принимаешься за свои богохульства. Что длается во славу Божiю, никогда не можетъ вредить. Больше ни слова. Я узжаю завтра.
– Узжай съ Богомъ! Я и не пытаюсь боле тебя удерживать.
Онъ равнодушно пошелъ дальше, по старой привычк проводя рукой по курчавой бород и устремивъ блестящій взоръ на мастерскую, выступавшую со своими свтлыми окнами изъ темной зелени тисовъ, а она повернула назадъ. Съ минуту она колебалась и нершительно оглянулась какъ бы надясь, что взоръ его съ раскаяніемъ обратится къ ней, но онъ бодро шелъ впередъ, какъ будто бы онъ уже и забылъ совсмъ о ней. Тогда она быстро пошла къ дому… Придя въ уборную, она позвонила горничную и велла ей укладывать дорожные сундуки, a сама отправилась на террасу.
При возвращеніи домой и въ разговор съ горничной она вполн владла собой
– Сложи свой покровъ, Адельгейда! – сказала она прерывающимся голосомъ. – Твое самое горячее желанiе исполняется: мы демъ завтра въ Римъ.
Канонисса тотчасъ положила работу въ корзинку, закрыла ее крышкой и поднялась съ мста.
Она стояла во всемъ своемъ величіи передъ взволнованной женщиной; глаза ея горли мрачнымъ огнемъ.
– Берегись, Клементина, – предостерегающе погрозила она пальцемъ. – Ты играешь своей душой. Твоя несчастная страсть толкаетъ тебя отъ одного грха къ другому. Ты дешь въ Римъ не по влеченію вры, тебя гонятъ туда гнвъ, упрямство и тайное желаніе своимъ отсутствіемъ возбудить тоску въ сердц твоего холоднаго равнодушнаго мужа.
Баронесса вздрогнула и какъ будто хотла броситься на проницательную неумолимую обличительницу и зажать ей ротъ, но та стояла, какъ вкопанная, и только подняла какъ бы для защиты свою прекрасную блую руку, ея большія черныя брови поднялись и придали ея чертамъ выраженіе желзной строгости.
– Меня ты не обманешь, – продолжала она, – такъ же, какъ и нашего общаго духовника, уважаемаго отца Франциска, – мы оба съ сожалніемъ видимъ, какъ ты употребляешь вс усилія, чтобы пріобрсти власть надъ мужемъ, который изъ своего жалкаго искусства сдлалъ себ кумира… А еслибы твои старанія удались? Какая жалкая побда! Борись лучше противъ себя самой! Ты потеряла всякую сдержанность, стала капризной женщиной, которая то принимаетъ какое нибудь ршеніе, то измняетъ его. Но теперь я говорю теб, по внушенію отца Франциска и благочестивыхъ сестеръ, охранявшихъ твое дтство: „ни шагу дале“. Если ты предпринимаешь путешествіе въ Римъ вслдствіе безграничнаго эгоизма, то искупи по крайней мр этотъ грхъ, поборовъ огонь, пожирающій твою грудь, и отправляйся въ путь съ истиннымъ раскаяніемъ. Возврата, какъ ты это себ позволяешь въ продолженіе нсколькихъ лтъ, боле быть не должно. Ни капризъ, ни горе разлуки, ни болзнь не должны тебя боле удержать – въ крайнемъ случа ты прикажешь отнести себя въ дорожную карету. Завтра ты удешь во что бы то ни стало.
Баронесса въ испуг отступила къ стеклянной двери. У нея на ног была цпь, послднее звено которой было приковано къ монастырской почв. Она всегда подчинялась прямымъ напоминаніямъ оттуда, а тмъ боле теперь, когда въ ней еще оставалось лихорадочное возбужденіе, съ которымъ она вернулась изъ платановой аллеи.
– Кто же говоритъ, что я хочу измнить свое ршеніе! – гнвно сказала она, обернувшись на порог. – Я ду, хотя бы мн пришлось умереть на дорог.
И она вышла, чтобы извстить весь домъ о своемъ отъзд.
13.
Прошло нсколько дней посл этого бурнаго утра.
Въ верхнемъ этаж дома съ колоннами въ большихъ полукруглыхъ окнахъ были спущены срые шторы и царствовала глубокая тишина; комнаты были заперты на ключъ и никто не смлъ входить туда, баронесса передъ отъздомъ строго наказывала прислуг, чтобы ихъ не убирали безъ нея и даже не провтривали.
Посл обда баронъ Шиллингъ былъ въ своей мастерской. Только что прошла гроза съ сильнымъ дождемъ; дулъ свжій втерокъ и раскачивалъ мокрыя отъ дождя втви деревьевъ; птички, пріутихшія было передъ грозой, снова защебетали, и небо прояснилось, какъ будто бы между нимъ и землей никогда не было облаковъ.