В доме Шиллинга
Шрифт:
– Почему же вы не отвчаете? – спросила она и подошла такъ близко къ донн Мерседесъ, что та, казалось, слышала сильное біеніе ея сердца. – Разв вы не слыхали, о чемъ я спросила васъ? Я хочу знать, разстался ли онъ съ этимъ ничтожнымъ созданьемъ…
– Да, но не такъ какъ вы думаете, – возразила донна Мерседесъ, заикаясь, – глубокое состраданіе и горячее сочувствіе слышались въ ея нжномъ тон.
Лицо маіорши и даже губы вдругъ помертвли, и брови сдвинулись надъ широко раскрывшимися отъ ужаса глазами.
Донна Мерседесъ со слезами на глазахъ схватила ея руки и притянула ее къ себ.
– Неужели вы думаете, что Феликсъ послалъ бы сюда дтей безъ себя? Что онъ, посл того какъ сынъ его принесъ домой знакъ вашего прощенія,
– Умеръ! – простонала маіорша. Она вырвалась отъ нея, схватилась обими руками за голову и упала на землю, какъ дерево, подрзанное пилой у самаго корня.
Между тмъ сбжавшаяся было въ садъ прислуга разошлась и осталась только одна Дебора. Она подбжала въ испуг и помогла своей госпож поднять упавшую.
Маіорша не потеряла сознанія, – страшная сила неожиданнаго удара мгновенно лишила ее нравственной власти надъ собой.
Она поднялась и устремила сухіе неподвижные глаза въ пространство… Все рушилось разомъ: вольфрамовское упорство, дикая ревность, воображаемая, основанная на сухихъ принципахъ непогршимость, а также и послдняя блаженная, возродившаяся посл страшной душевной борьбы надежда!
„Я не хочу никогда боле тебя видть, даже посл смерти“, сказала она отверженному сыну съ необычайнымъ хладнокровіемъ, а теперь… теперь она рада была бы отправиться на край свта и разрыть собственными ногтями землю, покрывавшую его, чтобы хоть одинъ разъ еще увидть того, кого она воспитывала съ суровой холодностью, скрывая въ себ материнское чувство. Она хотла бы теперь щедро разсыпать на могил своего ребенка это скрытое богатство любви и нжности, на которыя при жизни его она была такъ скупа ради принципа… He сама ли она была виновата, что онъ свое молодое восторженное сердце, обреченное на жестокія лишенія, отдалъ первому встрчному существу, нжно, съ любовью прильнувшему къ нему?…
Она поднялась съ земли, куда низвергла ее карающая рука возмездія, и растерянно смотрла кругомъ, какъ бы не узнавая ни мстности, ни себя самой въ женщин, безсильно схватившейся за стволъ сосны, – ей казалось, что кровь остановилась въ ея жилахъ, что сердце не бьется въ груди, да и къ чему? Зачмъ? Стоитъ ли еще жить? И не замкнула ли она для себя небеса своими преступными словами?
Нельзя было себ представить той ужасной перемны, какая въ нсколько минутъ совершилась съ этой женщиной. Она пришла сюда величественная, полная достоинства, а теперь надломленная душей и тломъ безпомощно хваталась за твердый стволъ дерева.
Донна Мерседесъ, сильно взволнованная, подняла маленькую Паулу съ земли.
– Обними бабушку, дитя мое, – сказала она.
Малютка при паденіи этой большой сильной женщины закричала отъ испуга и схватилась за платье тетки. Она еще со страхомъ смотрла на искаженное скорбью лицо, къ которому ее близко поднесли, но слово „бабушка“ имло на нее такое же чарующее дйствіе, какъ и на ея брата. Она крпко обвила своими маленькими обнаженными ручками шею маіорши и прижалась своей нжной горячей щечкой къ ея холодному лицу.
– Дтей завщалъ онъ вамъ, – сказала глубоко взволнованная донна Мерседесъ, когда маіорша, вздрогнувъ отъ прикосновенія малютки, оставила стволъ, буквально вырвала у нея изъ рукъ двочку и съ страстнымъ порывомъ, обливаясь слезами прижала ее къ себ.
– На меня возложена была обязанность привезти къ вамъ его любимцевъ, чтобы вы взяли ихъ подъ свое покровительство и замнили имъ отца и мать.
Донна Мерседесъ боялась, что этотъ страшный ударъ лишитъ несчастную женщину языка. Невыразимая душевная скорбь отражалась на ея лиц, но уста не издавали ни одного звука… Она съ своимъ проницательнымъ взглядомъ, и руководствуясь какимъ то страннымъ внутреннимъ сродствомъ, тотчасъ же поняла характеръ этой женщины, но, несмотря на это, она не могла себ представить, что та, уединившись съ презрніемъ къ людямъ и съ необузданнымъ высокомріемъ,
– Пойдемте со мной, – сказала Мерседесъ и взяла ее за руку. – Я должна вамъ многое передать. Пойдемте въ домъ.
– Да, къ его мальчику, – сказала маіорша. Держа двочку на рукахъ, она твердыми шагами направилась черезъ лужайку и рощицу къ дому съ колоннами. Узенькая дорожка, по которой она шла, огибала прудъ и тянулась параллельно монастырской изгороди вблизи отъ нея. Об женщины шли рядомъ, а Дебора слдовала за ними съ игрушками своего „ненагляднаго дитятки“; он шли молча; только слышно было, какъ скриплъ песокъ подъ ихъ ногами да иногда изъ груди маіорши вырывался болзненный стонъ.
– Тамъ, тамъ, разв ты не видишь ее, папа? Тамъ идетъ тетка Тереза! – кричалъ Витъ.
Онъ сидлъ высоко на выдающейся втк грушеваго дерева, болтая ногами, и показывалъ пальцемъ на проходившихъ мимо женщинъ.
Затрещали втки и сучья въ томъ мст изгороди, гд въ монастырскомъ помсть стояла скамья, въ ту самую минуту, когда дамы проходили тамъ, и Дебора тихонько перекрестилась при вид бсновавшагося мужчины, готоваго, казалось, ринуться черезъ кустарники въ сосднiй садъ.
Вдругъ онъ злобпо захохоталъ.
– Ты тамъ, Тереза, – вскричалъ онъ звонкимъ голосомъ. – Разв ты потеряла всякое понятіе о чести?… Именемъ нашихъ честныхъ родителей приказываю теб сейчасъ же вернуться. Позоръ теб и проклятіе всему роду, изъ котораго ты происходишь, если ты не вернешься тотчасъ же въ монастырское помстье.
– Убирайся, – отвчала она, продолжая свой путь и, махнувъ свободной правой рукой въ воздух, казалось, покончила навсегда со своимъ прошлымъ. Она ни разу больше не оглянулась. Ей не было никакого дла до того, что мужчина исчезъ изъ-за кустовъ какъ бшеный, и въ то же время раздались поспшные шаги по направленію къ дому; она, казалось, не слыхала, что мальчишка на дерев насмхался надъ ней и кричалъ, что, такъ какъ она, уходя, оставила калитку отпертой, то блившееся полотно пропало. Онъ, очевидно, все время слдилъ за ней и нарочно привелъ отца сюда… Продолжая безостановочно свой путь она прижала къ себ внучку, какъ будто у нея хотли отнять двочку. Она поднялась по парадной лстниц дома съ колоннами, по той лстниц, по которой поднималась въ послдній разъ тридцать четыре года тому назадъ, когда она въ внк и вуали подъ руку съ молодымъ человкомъ, съ которымъ была только что обвнчана, приходила проститься съ больной хозяйкой шиллингова дома, матерью барона Крафта… Ей казалось теперь, что она идетъ по раскаленному желзу, и когда дверь въ переднюю отворилась съ знакомымъ ей скрипомъ, и она увидла передъ собой каріатиды и блыя статуи боговъ, ноги ея точно приросли къ полу, и она стояла такъ же неподвижно, какъ т фигуры на своихъ пьедесталахъ, какъ будто душа покинула ее и блуждала въ далекихъ, далекихъ пространствахъ…
По этимъ мраморнымъ плитамъ тогда скользилъ блый шелковый шлейфъ новобрачной, – „возвышенно прекрасной, чистой, гордой, царственной лилiи, теперь принадлежавшей ему“, шепталъ онъ ей взволнованный и счастливый, проходя мимо Аріадны… И подл этой холодной лиліи долженъ онъ былъ потомъ замерзнуть, потому что былъ разныхъ съ ней мыслей и полагалъ, что мужъ и солдатъ, человкъ съ пылкимъ умомъ, не долженъ сдлаться пошлымъ филистеромъ въ рукахгь властолюбивой жены. Потомъ она сдлалась матерью, гордой матерью, старавшейся своему драгоцнному сокровищу – дтской душ, придать вс черты, свойственныя характеру Вольфрамовъ. Но захваченныя ею души ускользнули отъ нея, и она, упрямо повернувшись къ нимъ спиной, съ непреклоннымъ духомъ пошла своей дорогой, оказавшейся мрачной мертвой пустыней. Ея идеалъ мало-по-малу разрушался передъ ея глазами – ея братъ, ея путеводная звзда, злой духъ, которому она слпо повиновалась, самъ попиралъ его ногами и уничтожалъ ради негоднаго выродившагося мальчишки…