В доме Шиллинга
Шрифт:
Молодой человкъ, хотвшій уже въ порыв негодованія переступить порогъ, вдругъ вернулся и подошелъ опять къ окну, – онъ теперь не долженъ былъ быть упрямымъ и раздражительнымъ, вдь онъ пріхалъ сюда не для отдыха, какъ онъ писалъ, а для важныхъ переговоровъ.
Жгучее опасеніе вдругъ заставило его сердце сильно забиться – въ Берлин эти переговоры казались ему не такими трудными; теперь же, когда онъ увидалъ эти серьезныя ршительныя лица на фон строгой простой мщанской обстановки, его предпріятіе показалось ему гигантски труднымъ. „Люсиль“, прошепталъ онъ со вздохомъ, и взоръ его блуждалъ по зеленющей вершин вяза, озаренной тамъ и сямъ майскими лучами заходящаго
Между тмъ маіорша вернулась въ кухню, она вынула изъ шкафа хлбъ и стала отрзать отъ него большіе ломти для стоявшихъ въ сняхъ нищихъ дтей. Совтникъ также пришелъ туда. Феликсъ слышалъ его твердые шаги по каменному полу кухни; онъ шелъ было въ столовую, но вдругъ остановился, какъ вкопанный.
Одно изъ оконъ кухни было открыто, а поденщикъ говорилъ служанк, несшей въ стойло охапку свжаго клевера: „знаешь, старый баринъ въ дом Шиллинга вдругъ прогналъ Адама; мн сейчасъ сказалъ объ этомъ кучеръ, который очень его жалетъ!“
– Занимайся своимъ дломъ! Я не плачу вамъ денегъ за ваши сплетни, – закричалъ совтникъ. Работникъ вздрогнулъ, – этотъ повелительный голосъ подйствовалъ на него, какъ ударъ ножомъ. Съ шумомъ заперъ совтникъ окно и схватилъ стаканъ съ полки, гд они стояли одинъ подл другого, блестящіе, какъ зеркало.
– Какъ это ты допускаешь, чтобы люди у тебя на глазахъ болтали и теряли время? – мрачно спросилъ онъ сестру.
– Лишній вопросъ, – ты знаешь, что я такъ же строго держусь правилъ дома, какъ и ты, – отвчала она уклончиво и повидимому нисколько не обидившись, – но Адамъ взбунтовалъ всю прислугу. Ему отказали изъ-за исторіи съ каменнымъ углемъ, и онъ даже былъ здсь клянчить у тебя; въ своемъ безуміи онъ грозилъ броситься въ воду.
Феликсъ тмъ временемъ прошелъ столовую и стоялъ въ дверяхъ кухни, онъ видлъ, какъ дядя машинально проводилъ рукой по жидкой бород и разсматривалъ блуждающимъ взоромъ перила галлереи съ развшанными на нихъ лошадиными попонами и хлбными мшками и, казалось, не слышалъ и половины того, что говорила ему сестра.
– Все это вздоръ, – вдругъ рзко прервалъ онъ ея рчь. – Кто это говоритъ, тотъ никогда этого не сдлаетъ! – Онъ подставилъ стаканъ подъ кранъ и залпомъ выпилъ свжую прозрачную воду. – Впрочемъ, я всетаки зажму ротъ господину фонъ Шиллингъ, – онъ ужъ мн надолъ своимъ ребяческимъ гнвомъ, – добавилъ онъ, ставя пустой стаканъ на мсто. Онъ вытеръ платкомъ бороду и усы, а также провелъ имъ нсколько разъ по лбу, будто онъ у него вдругъ вспотлъ.
– Это и было бы оправданіе, котораго такъ желаетъ Адамъ, дядя, – онъ только и проситъ объясненія съ твоей стороны этой странной случайности, – вскричалъ Феликсъ.
Совтникъ обернулся. У него были большіе голубые глаза, которые онъ устремлялъ въ лицо другого человка съ чувствомъ собственнаго достоинства и съ сознаніемъ человка, всегда поступающаго справедливо; но они могли также сверкать, какъ искры, изъ подъ нависшихъ бровей. Такой полузакрытый взглядъ скользнулъ по племяннику, стройная фигура котораго, одтая въ изящный костюмъ, обрисовывалась въ дверяхъ, и потомъ перешелъ, какъ бы сравнивая, на поношенный костюмъ самого
Замчаніе молодого человка осталось безъ отвта. Дядя только саркастически улыбнулся, стряхнулъ носовымъ платкомъ съ своего платья приставшіе къ нему соломинки и кусочки земли и угля, сбилъ съ сапогъ толстый слой пыли и потомъ, кивнувъ головой на Феликса, ядовито сказалъ сестр: „онъ стоитъ здсь, точно живая картинка модъ, Тереза, точно только что вышедшій изъ рукъ портного образецъ. Такое изящное платье очень удобно для овина и угольной шахты, Феликсъ!“
– He для того оно и сдлано, дядя, – какое мн дло до овина и угольной шахты, – возразилъ Феликсъ, скрывая раздраженіе подъ легкой усмшкой.
– Какъ, ты такъ быстро и легко освоился съ такой важной перемной въ твоей жизни? Вотъ видишь, Тереза, правду я говорилъ, что эти идеальныя головы богаче насъ; они отбрасываютъ отъ себя сотни тысячъ, какъ булыжники, даже не поморщившись. Г-мъ… мой маленькій Витъ сыгралъ дурную шутку съ тобой, Феликсъ, монастырское помстье не бездлица.
Ухо молодого чсловка издавна было очень чувствительно къ различнымъ модуляціямъ въ голос дяди; и теперь онъ услыхалъ въ немъ дикое торжество о рожденіи наслдника, злобную радость и желаніе подразнить его.
– Слава Богу, я не завистливъ, – дай Богъ, чтобы ребенокъ выросъ теб на радость, – сказалъ онъ спокойно, и его прекрасное открытое лицо выражало правдивость и искренность. – Но ты ошибаешься, если думаешь, что я равнодушенъ къ деньгамъ и къ состоянію, – никогда еще я такъ не желалъ быть богатымъ, какъ именно теперь.
– У тебя есть долги? – рзко спросилъ совтникъ, приближаясь къ говорившему.
Молодой человкъ гордо откинулъ голову и отвчалъ, что не иметъ ихъ.
– Ну такъ для чего же? Разв мать теб мало даетъ? Или теб хотлось бы навшать на себя еще больше такихъ бездлицъ, какъ эта? – Онъ подошелъ къ племяннику и указалъ на медальонъ, висвшій у него на цпочк отъ часовъ. Онъ взялъ въ руки и быстро перевернулъ золотую вещицу, причемъ сильно заблестли камни, которыми она была осыпана.
– Чортъ возьми, – камни то настоящіе! Это твой вкусъ, Тереза? – спросилъ онъ сестру, обернувшись къ ней черезъ плечо. Маіорша только что сняла свой полотняный фартукъ и вшала его на гвоздь. Она спокойно, не обнаруживая ни малйшаго признака интереса, подошла къ нимъ.
– Я никогда не покупаю такихъ модныхъ бездлушекъ, – отвчала она, бросивъ пытливый взглядъ на драгоцнность и потомъ устремивъ его, какъ строгій судья, на сильно покраснвшее лицо сына.
– Отъ кого получилъ ты эту вещицу? – спросила она коротко.
– Отъ дамы…
– Сынъ мой, молодыя двушки рдко имютъ столько денегъ, чтобы быть въ состояніи длать такіе подарки, – прервалъ его совтникъ, повертывая медальонъ въ разныя стороны и любуясь блескомъ камней, – хочешь я теб скажу, Феликсъ, отъ кого этотъ дорогой сувениръ? Отъ твоей старой пріятельницы, баронессы Лео въ Берлин: что въ немъ – почтенный сдой локонъ?
– Нтъ, дядя, блестящiй черный, – быстро возразилъ молодой человкъ, точно это ложное предположеніе было для него невыносимо, и при этомъ гордая улыбка мелькнула на его губахъ: но вслдъ за тмъ у него вдругъ захватило дыханіе, – онъ былъ вызванъ на ршительное объясненіе безъ всякой подготовки, и передъ нимъ стояли эти дв желзныя личности, одна съ лукавой усмшкой и сарказмомъ на устахъ, а другая съ непріятнымъ пронзительнымъ взглядомъ – никогда еще не выступалъ такъ рзко на ихъ лицахъ фамильный духъ Вольфрамовъ и не казался ему такимъ убійственнымъ, какъ въ этотъ тяжелый моментъ.