В доме Шиллинга
Шрифт:
– He можешь ли ты мн сказать, какую роль играютъ въ салон госпожи Фурніе жены ея постителей? – коротко и рзко прервала маіорша его повствованіе. Сынъ ея молчалъ, пораженный этимъ вопросомъ, и глаза его устремились въ полъ.
– Большая часть этихъ мужчинъ холостяки.
– А женатые оставляютъ своихъ честныхъ женъ дома, – добавила она съ неожиданной смсью подавленнаго гнва и леденящаго презрнія. – Ты очень ошибаешься, если думаешь ослпить меня роскошью и почтенной знаменитостью салона танцовщицы; я знаю, какое легкомысліе и грязь царятъ за разрисованными декораціями, и эти знанія я пріобрла дорогой цной.
Феликсъ содрогнулся при этихъ словахъ, – они бросали лучъ свта на его смутныя дтскія воспоминанія о нкоторыхъ непонятныхъ
– Я не могу и не хочу оcпаривать твоего строгаго сужденія, потому что я не знаю, что ты пережила, – сказалъ онъ, стараясь побороть волненіе. – Въ общемъ я согласенъ съ тобой – хотя я могу поклясться, что въ дом Фурніе я не видлъ ничего неприличнаго и безнравственнаго – я не хочу брать жену съ подмостковъ, затмъ я и пріхалъ сюда теперь… Люсиль еще не выступала на сцен, хотя она уже вполн артистка. Госпожа Фурніе, звзда которой начинаетъ меркнуть, сама учила ее; она такъ уврена въ блестящей будущности своей дочери, которую она, конечно, желаетъ эксплоатировать, что даже отказала графу Л., который просилъ у нея руки Люсили. Люсиль должна въ скоромъ времени дебютировать, и я долженъ этому воспрепятствовать, во что бы то ни стало.
– А двушка любитъ танцы? – сухо спросила маіорша.
– Да, страстно. Но она отказывается отъ своего призванія, отъ славы и блестящей карьеры ради меня, – его голосъ сдлался тише, и въ немъ послышались мягкость и нжность, – изъ этого ты можешь понять, мама, какъ она меня любитъ.
Въ отвтъ на это маіорша выразительно и насмшливо кивнула головой.
– А жаждующая денегъ и славы мамаша въ Берлин, насколько я понимаю, и не подозрваетъ объ этихъ планахъ и намреніяхъ? – спросилъ совтникъ.
– Нтъ, – отвчалъ Феликсъ. Въ тон и въ каждомъ движеніи допрашивающаго было столько раздражающей насмшки, что ему трудно было сдерживаться, и онъ добавилъ: – я, какъ честный человкъ, долженъ прежде точно опредлить, что я могу предложить госпож Фурніе взамнъ ея собственныхъ плановъ и предложеній другихъ жениховъ.
– Это кажется легко сдлать, – сказалъ совтникъ. – Не думаю, что жалованье референдарія не трудно счесть – его какъ разъ хватитъ на булавки мадемуазель Фурніе.
Краска гнва и негодованія вспыхнула на лиц молодого человка, но онъ все еще сдерживался.
– Я ршилъ оставить государственную службу и устроиться здсь въ город нотаріусомъ.
Въ эту минуту рука маіорши тяжело опустилась на его плечо, и никогда еще голосъ его строгой матери не звучалъ такъ жестоко и неумолимо, какъ при слдующихъ словахъ:
– Одумайся, Феликсъ, – мн кажется, что ты бредишь. Чтобъ совершенно разсять туманъ въ твоей голов, я подскажу теб, что ты, строго придерживаясь правды, долженъ сказать госпож Фурніе, у которой княжескій домъ въ Берлин, которая отказываетъ знатному жениху и ожидаетъ милліоновъ отъ балетныхъ прыжковъ своей ученицы; ты долженъ сказать ей: мн не предстоитъ никакой карьеры, у меня нтъ ни гроша собственнаго состоянія, и я долженъ существовать на то, что мн дадутъ мои кліенты. Ваша принцесса дочка должна будетъ надть фартукъ и ходить въ кухню или чинить худое блье; ея свтскіе таланты ей не понадобятся у меня, такъ какъ комната бднаго нотаріуса не салонъ, который посщается сіятельными особами – матери же своей я никогда не посмю ее представить.
– Матушка! – воскликнулъ молодой человкъ.
– Сынъ мой, – продолжала она, не обративъ вниманія на его восклицаніе, въ которомъ слышались мука и горе, – ты только
– Это твое окончательное ршеніе, матушка? – спросилъ сынъ съ поблвшими губами и потухшимъ взоромъ.
– Мое окончательное ршеніе… Выкинь эту двушку изъ головы – ты долженъ это сдлать, говорю теб это разъ навсегда! Я хочу вдь добра теб, – потомъ ты будешь меня благодарить.
– За разбитое счастье не благодарятъ, – возразилъ онъ, и голосъ его, все боле и боле возвышаясь, зазвучалъ гнвомъ, котораго онъ ужъ не могъ боле сдерживать. – Высыпь свои капиталы въ колыбель маленькаго Вольфрама, – они твое наслдіе, и ты можешь распоряжаться ими по своему усмотрнію. Но ты не можешь вмшиваться въ мои сердечныя дла, эгоистически врываться въ мою жизнь, какъ будто я вещь, предметъ безъ крови и плоти, кусокъ воску, которому можно придать какую угодно форму и вдохнуть въ нее духъ Вольфрама… Ты ужъ однажды повернула мою жизнь по собственному произволу, что я называю незаконнымъ грабежомъ. Я былъ тогда ребенкомъ и долженъ былъ подчиняться теб. Но теперь у меня своя воля и я не позволю себя вторично ограбить съ безчеловчной жестокостью.
– Господи Iисусе! – простонала маіорша, какъ будто бы получила смертельный ударъ. Она повернулась къ двери, точно хотла бжать, но остановилась съ невольно поднятыми кверху руками и съ ужасомъ смотрла на сына. У совтника же на лбу отъ гнва надулась жила; онъ схватилъ молодого человка за руку и сильно тряхнулъ его.
– Что это за тонъ, негодяй? – гнвно закричалъ онъ. – Что у тебя украли, нищій? Объяснишь ли ты мн, какъ тебя ограбили?
– Отнявъ у меня домъ и отца, – отвчалъ Феликсъ, энергичнымъ движеніемъ вырвавъ у дяди свою руку. – Если отецъ умираетъ, на то Божья воля, которой дти должны подчиняться; но никогда люди не должны разлучать отца съ сыномъ, такъ какъ они дополняютъ другъ друга и боле принадлежатъ другъ другу, чмъ мать и сынъ… А мой отецъ сильно любилъ меня. Я до сихъ поръ помню, что я чувствовалъ, когда онъ – этотъ гордый красивый солдатъ, котораго бранятъ легкомысленнымъ за то, что онъ не былъ филистеромъ [4] , покрывалъ меня поцлуями и страстно прижималъ къ своему сердцу.
[4] Филистер – презрительное название человека с узкими взглядами, преданного рутине; самодовольный мещанин, невежественный обыватель, отличающийся лицемерным, ханжеским поведением.
Онъ замолчалъ и глубоко перевелъ духъ; посл того, какъ онъ все высказалъ, какъ будто гора упала съ плечъ его… При послднихъ словахъ мать его вышла изъ комнаты, онъ слышалъ, какъ тяжело и медленно шуршалъ шлейфъ ея платья по каменному полу кухни; онъ слышалъ, какъ она отворила узкую стеклянную дверь, ведущую на задній дворъ, потомъ онъ увидлъ, какъ она прошла съ поникшей головой по двору и исчезла за противолежащимъ зданіемъ, – тамъ была калитка въ садъ.
– Погибшій сынъ! – воскликнулъ совтникъ, задыхаясь отъ гнва. – Этого мать теб никогда не проститъ. Ступай! Уходи изъ моего дома, здсь нтъ больше мста для тебя. Я не знаю, какъ мн и благодарить Бога за то, что онъ продлилъ родъ Вольфрамовъ и избавилъ ихъ старый домъ отъ чуждаго кукушкина отродья.