В доме Шиллинга
Шрифт:
– Я желала бы знать имя дамы, – сказала его мать коротко, съ видомъ исповдника, который она давно принимала всякій разъ, когда заставала его въ обществ какого нибудь чужого мальчика. Она читала въ чертахъ своего сына со свойственнымъ ей пониманіемъ и проницательностью; она и теперь видла, какъ онъ боролся съ мучительнымъ чувствомъ, и у нея не осталось ни малйшаго сомннія, что онъ очень нуждался въ ея снисхожденіи, и это заставило ее быть непреклонной.
– Мама, будь добра! – просилъ онъ нжнымъ умоляющимъ голосомъ: онъ взялъ об ея руки и прижалъ ихъ къ своей груди. – Дай мн время…
– Нтъ, –
Большіе голубые глаза молодого человка заискрились отъ оскорбленнаго чувства, но онъ молчалъ и, собираясь съ духомъ, нсколько разъ провелъ рукой по лбу и по роскошнымъ пепельнымъ волосамъ.
– Однако ты герой! – воскликнулъ насмшливо совтникъ, – стоишь, какъ будто теб предстоитъ лишиться твоей кудрявой головы. Г-мъ… двушка, очевидно, не нищая, если даритъ брильянты: но семья, происхожденіе сомнительны… а? Ты имешь причины отвергать родство – стыдиться…
– Стыдиться? Мн стыдиться моей Люсили? – горячо воскликнулъ молодой человкъ – онъ совсмъ потерялъ самообладаніе. – Люсили Фурніе! Спросите о ней въ Берлин, и вы услышите, что она могла бы выйти замужъ за самаго знатнаго графа, если-бы не предпочитала принадлежать мн… Но я хорошо знаю, что экзотическій цвтокъ не приживется на нмецкой почв, я знаю также, что все, что называется искусствомъ, на дурномъ счету въ монастырскомъ помсть. Мн придется бороться съ упорными предразсудками, и это смутило меня на мгновенье не за себя, а потому что я увренъ, что въ первыя минуты изумлнія могутъ вырваться суровыя слова о дорогомъ мн существ – a этого я положительно не могу вынести.
Онъ глубоко перевелъ духъ и смотрлъ теперь твердо и безстрашно въ лицо своей матери, которая, опираясь руками на столъ, неподвижно, точно окаменлая, стояла передъ нимъ съ поблднвшими губами.
– Мать Люсили – женщина знаменитая, – прибавилъ онъ коротко и ршительно.
– Такъ, – сказалъ протяжно совтникъ. – А отецъ? Онъ не знаменитъ?
– Родители живутъ врозь, какъ… – молодой человкъ хотлъ сказать: какъ мои, но дикій блескъ глазъ маіорши заставилъ его проглотить послднія слова. Посл минутнаго молчанія онъ быстро прибавилъ, какъ бы желая скоре положить конецъ тяжелому напряженію: – госпожа Фурніе балерина.
– Что такое? Говори по-нмецки, Феликсъ, – прервалъ его съ циническимъ сарказмомъ совтникъ. Скажи – танцовщица, которая въ коротенькихъ юбочкахъ и съ обнаженной грудью носится по сцен, – брр… – онъ замоталъ головой и расхохотался, – „это будущая теща, Тереза!“
Съ строгимъ укоромъ поднялъ онъ указательный палецъ, и на его узкомъ мрачномъ лиц отразилось враждебное чувство къ людямъ, которое такъ ненавидли въ немъ его сограждане.
– Помнишь ли ты, что я предсказывалъ теб двадцать пять лтъ тому назадъ? – спросилъ онъ сестру. – „Ты будешь проклинать свой неразумный выборъ мужа въ своихъ дтяхъ“, не говорилъ я этого теб, Тереза? Ну вотъ, это его кровь, легкая солдатская кровь! Теперь попробуй
– Этого я, конечно не могу, – сказала она беззвучно, – но легкое созданье, которое онъ хочетъ привести въ мой домъ, я могу изгнать, въ этомъ положись на меня.
Шумъ въ кухн заставилъ ее замолчать. Вошла служанка съ корзиной шпината и начала выкладывать зелень на столъ. Маіорша пошла туда, выслала работницу изъ кухни и заперла на задвижку дверь, ведущую въ сни. Посл этого она снова вернулась къ нимъ.
У молодого человка сердце билось такъ сильно, точно хотло разорваться, когда эта женщина въ длинномъ траурномъ плать, съ блднымъ, но ршительнымъ лицомь твердыми быстрыми шагами подошла къ нему, чтобы разомъ ршить его участь. Рука его невольно поднялась къ медальону. Холодная улыбка мелькнула на губахъ матери при этомъ движеніи.
– Можешь быть спокоенъ, я ни за что не дотронусь своими честными руками до постыднаго подарка, – всякому извстно, откуда у танцовщицъ брилліянты… Ты будешь настолько благоразуменъ, что по моему желанію и вол собственными руками снимешь этотъ подарокъ: если же ты не сдлалъ этого теперь, то придетъ часъ, когда ты посл горькаго опыта съ отвращенiемъ отбросишь его отъ себя.
– Никогда, – вскричалъ онъ порывисто и, отцпивъ медальонъ отъ цпочки, нжно прижалъ его къ губамъ.
– Какое дурачество! – сердито пробормоталъ совтникъ сквозь зубы, между тмъ какъ глаза маіорши засверкали гнвомъ – въ этой холодной расчетливой натур казалось заговорила ревность.
– Дурачество, – повторилъ совтникъ, когда Феликсъ спряталъ сувениръ въ боковой карманъ и съ нжностью прижалъ его къ себ, какъ будто бы прижималъ къ сердцу ту, отъ которой получилъ его.
– Какъ теб не стыдно продлывать такія комедiи передъ нами, серьезными людьми. Вообще я не понимаю, какъ у тебя хватаетъ мужества здсь, въ монастырскомъ помсть при твоихъ почтенныхъ родственникахъ, упоминать о такихъ связяхъ, о которыхъ порядочные молодые люди всегда молчатъ.
– Дядя, – прервалъ его молодой человкъ, не владя боле собой.
– Господинъ референдарій?! – возразилъ съ холодной насмшкой совтникъ. Онъ сложилъ руки и устремилъ на пылавшее лицо племянника сверкающій презрительный взглядъ.
– Ты длаешь себя смшнымъ своимъ негодованіемъ, сынъ мой, – сказала маіорша и спокойно взяла его правую руку, которую онъ поднялъ было съ угрозой. Она снова была олицетворенiемъ равнодушія: ни сынъ, ни братъ не замтили въ ея взор подозрительнаго пламени.
– Дядя правъ, надо имть много мужества, чтобы говорить съ нами объ этихъ людяхъ…
– Конечно не боле, чмъ моей бдной Люсили, чтобъ признаться своимъ роднымъ въ любви ко мн, – съ горечью прервалъ ее молодой человкъ. – Госпожа Фурніе держитъ въ Берлин домъ по-княжески; ея матъ изъ знатнаго, хотя и обднвшаго рода играетъ главную роль въ салон, который посщаютъ люди высшаго сословія. Арнольдъ фонъ Шиллингъ можетъ теб лучше всхъ сказать, какую незначительную роль играли мы въ этомъ блестящемъ обществ. И въ этомъ кругу Люсиль служитъ центромъ, предметомъ всеобщаго поклоненія. Она красиве своей матери и такъ же талантлива; и мать, и бабушка считаютъ ее восходящей звздой.