В джунглях Юга
Шрифт:
Я никогда не верил и не верю в такие вещи, как души умерших. Но низкий голос моего приемного отца, обращенный к могиле, и вспомнившаяся вдруг сейчас рука, закрывшая глаза умершего, того самого человека, что лежал в этой могиле, — все это вызвало у меня невольную дрожь.
Отец, кашлянув, повернулся ко мне:
— Ан, ты помнишь белощекого гиббона?
— Конечно, помню, а где он? — спросил я, хотя раньше почему-то думал, что он погиб во время лесного пожара.
— Даже зверю лесному ведомы любовь и привязанность, не только людям… Когда подожгли лес, Дерзкого не было дома, и гиббон был
— Когда мы с тобой возвращались после пожара, мы ведь проезжали мимо хижины. Выходит, он еще тогда не вернулся, да, отец?
Отец с тяжелым вздохом встал и велел мне спускаться к лодке. А сам еще раз оглянулся, положил на могилу горсть земли и пошел за мной следом.
С каждым днем река становилась все шире и стремительней. Теперь если наша лодка приставала к берегу, то вместо другого берега мы видели одну только мелькавшую над волнами темно-зеленую полосу кустистых пальм. Три дня и три ночи мы гребли, сменяя друг друга и останавливаясь лишь для того, чтобы развести огонь и приготовить еду.
Несколько дней подряд стояла невыносимая духота. Река, в которой отражалось небо, по цвету напоминала стремительно несущуюся ртуть. Сейчас с горизонта набежали темные облака; они подталкивали друг друга, принимая самые причудливые очертания, но уходить не торопились. Потом прилетела гроза, и целый день и ночь густой стеной лил дождь. Река ревела. Нам пришлось завести лодку в протоку, закрытую плотным сводом листвы, и переждать ливень.
Вечером мы подъехали к небольшой харчевне, стоявшей у самого берега. Мы привязали лодку к мосткам, возле которых уже стояли две большие джонки, чьи хозяева сейчас, видимо, угощались в харчевне. Они тут же выглянули посмотреть, кто приехал, и снова вернулись к большому столу, накрытому посреди помещения.
Мой отец подтянулся и выбрался на деревянный помост, тут же ужасно заскрипевший под его шагами. Луок прыгнул за ним следом. Я позвал его и под тем предлогом, что нужно забрать собаку, тоже выбрался из лодки.
У входа в харчевню, свернувшись, лежал варан; лапы его были крепко связаны проволокой. Луок с лаем прыгал вокруг него. Трое мужчин, сидевших за столом, обернулись и кивнули отцу. Видно было, что они не прочь с ним познакомиться. Самый старший, раздетый по пояс, в черном саронге [41] и с повязкой из красного шелка на голове, такой же рослый, как отец, встал и громко обратился к нему:
41
Саронг — мужская или женская одежда, какую носят в Камбодже, Индонезии, Бирме и Таиланде; тип юбки, из цельного куска ткани, который обертывают вокруг бедер.
— Приветствуем вас, друг!
Двое других, мужчины средних лет, оба худые, бритоголовые, в одинаковых набедренных повязках цвета древесной коры, были до смешного
Отец еще какую-то минуту приглядывался к ним и вдруг поднял вверх правую руку, а левую приложил к груди и, почтительно склонившись, сказал:
— Здравствуйте, друзья!
Трое мужчин поспешно приветствовали отца точно так, как это только что сделал он. Я смотрел во все глаза. Только потом я узнал, что это традиционное приветствие, принятое у охотников на крокодилов, товарищей по охотничьей артели.
Из кухни, таща колоду вместо табурета, выбежал хозяин харчевни, пожилой толстяк, все время как-то странно дергавшийся, точно марионетка на ниточках.
— Милости просим, милости просим! Садитесь, пожалуйста. — Он поставил колоду к столу и показал на нее отцу.
Запахло пригорелым мясом, и из кухни потянуло дымом.
— Мясо сгорело! — вскрикнул я и, по привычке, не замечая удивления хозяина и всех сидевших за столом, бросился на кухню.
Я засыпал угли, уменьшив огонь, и перевернул мясо.
— Спасибо, мальчик, оставь, я теперь сам, — похвалил меня прибежавший следом за мной хозяин, проверив мясо, и взял стоявшую рядом с очагом бутыль с вином.
— Я мог бы вам немного помочь, — с гордостью сказал я и, улыбнувшись, вспомнил «мальчика на побегушках» в харчевне Толстухи.
Мужчина в красной головной повязке принял бутылку вина из рук хозяина и долил стоящую посреди стола большую пиалу, которая была уже наполовину пуста.
— Просим, друг! — протянул он пиалу отцу. — Выпейте глоточек, согрейтесь. Откуда путь держите?
— Я из верхнего Уминя, — вежливо ответил отец. — Враги уже туда пришли, вот мы с семьей и кочуем: не знаем еще, где пристанем.
При этих словах бритоголовые переглянулись. Отец отпил глоток вина, посмаковал его на кончике языка. Заметив их взгляды и, видно, догадавшись, о чем они думают, он поставил пиалу на стол и неторопливо продолжал:
— Да, сейчас мы едем из верхнего Уминя. Но сам я коренной житель Тиензианга. В молодости мне приходилось разными речными и морскими промыслами заниматься. Можно сказать, почти все уже перепробовал. Я беден и потому, как лист, упавший в реку, куда понесет вода, туда и плыву… К тому же сейчас всюду враг… Последнее время занимался лесными промыслами, надо ведь чем-то жить. Но, по правде говоря, я так к ним и не смог привыкнуть.
Один из бритоголовых, тот, что был маленького роста, тут же вскочил, протягивая отцу руки и радостно обнимая его.
— Ну, а что, если здесь бросить якорь? Вернетесь к своему прежнему ремеслу. Будем вместе, одной артелью, охотиться, согласны? — спросил он.
Отец улыбался, но ничего не отвечал.
Я помог подать мясо на стол и позвал Ко смотреть, как хозяин харчевни будет разделывать тушу варана. Я с удовольствием носился взад и вперед и помогал хозяину: то раздувал огонь, то приносил соль и перец, то подливал рыбьего жира в светильник, который сам разыскал на кухне и поставил на стол, потому что уже стемнело. Я хлопотал вовсю, как когда-то у Толстухи, но делал все с удовольствием — сегодня мне это было даже приятно.