В глубине Великого Кристалла-2
Шрифт:
– Сам не бултыхнись, - отозвалась Юля.
– Со мной ничего не будет, - хвастливо заявил он. И судьба наказала его. На берегу, на деревянном тротуаре, он зацепился ногой за щепку, и острый конец воткнулся ему в большой палец.
Фаддейка зашипел и сел на корточки. Зажал ногу.
– Ну-ка, покажи. Допрыгался, - морщась, проговорила Юля.
– Покажи, говорю... убери лапы!
– Она выдернула занозу, выдавила побольше крови. Фаддейка страдальчески сопел.
– Нечего пыхтеть, сам виноват... Перевязать надо.
– У меня платок есть...
–
– Убери эту заразу...
– Юля раскрыла сумку. По давней походной привычке она всегда носила с собой моток стерильного бинта.
– Ну-ка, дай... Не дергайся...
Через минуту на месте пальца красовалась ярко-белая култышка. Фаддейка с удовольствием пошевелил ею и сказал:
– Годится...
– И пошел впереди Юли, ступая на пятку. Снятыми морковными гольфами стегал по верхушкам сорняков.
– Прививку бы сделать, - нерешительно сказала Юля.
– Щепка грязнущая.
Фаддейка пренебрежительно шевельнул спиной:
– В меня знаешь, сколько уже всяких уколов навтыкано? И от столбняка, и от заражения. А в прошлом году даже от бешенства. Меня какая-то незнакомая псина тяпнула на рынке... Почему-то меня собаки не любят...
– Собаки, они знают, кого любить, а кого нет, - сумрачно объяснила Юля. Иди осторожней, а то опять напорешься.
– Собаки не такие уж умные. Если хочешь знать, лошади в сто раз умнее. Вот смотри...
У кривых ворот стояла гнедая брюхатая кобылка - она привезла телегу с сеном. Фаддейка бросил в траву обувь, нашарил в кармане серый от пыли кусок сахара, подошел к лошади и протянул ей угощение. Та нагнула голову, взяла губами сахар с ладони, захрумкала. Фаддейка бесстрашно обнял ее за шею, прижался веснушчатой щекой к лошадиной морде. Кобылка ласково косила глазом. Фаддейка сказал Юле:
– Видишь? Меня здесь каждая лошадь знает.
– И погладил на кобылкиной морде белое пятнышко...
Когда пришли домой, Фаддейка без приглашения просочился в пристройку, сел на чурбак и глянул на Юлю внимательно.
– А ты чего надутая? Из-за пальца моего? Или потому, что опять письма нет?
– Потому что письма, - призналась Юля.
– Каждый день хожу на почту как дура. Даже стыдно.
– Она с ногами села на постель и обняла колени.
– Будет письмо, вот увидишь...
– Откуда ты знаешь?
– грустно усмехнулась Юля.
– Ничего уже не будет.
– А ты откуда знаешь, что не будет?
Юля шмыгнула носом и сказала Фаддейке просто и честно то, что думала:
– Я далеко, а там красивых девушек много. А я некрасивая.
Фаддейка прошелся по ней деловитым взглядом, будто с кем-то сравнивал.
– Нет, ты это зря. Кто тебе сказал, что ты некрасивая?
– Эх ты, Фаддейка...
– вздохнула Юля.
– Нет, в самом деле...
– Он опять глянул деловито и оценивающе.
– Конечно, ты не такая красавица, как в кино. Но у тебя глаза красивые. И рот...
– Я жердина...
– Не жердина, а просто большая. У таких крупных женщин бывают красивые
– Чего-чего?
– Юля спустила с постели ноги и заморгала.
– Слушай, Фаддей, я тебя сейчас выдеру.
– Вот тебе и на!..
– Он блеснул золотистым глазом.
– Я-то при чем? Это мама говорила. Не про тебя, а про нашу знакомую, про тетю Соню...
– Тете Соне и рассказывай такие вещи!
– А она и так знает... Она сама знаешь какая? Великанша кривоногая, а дочка у нее красавица. В музыкальной школе учится и на концертах выступает... Только ну ее...
– Почему?
– А она такая...
– Фаддейка взял пальчиками края выпущенной майки, как подол платьица, и повертел талией.
– Вся из себя модная. Я таких не люблю.
Юля загнала внутрь усмешку.
– А каких любишь?
Фаддейка опять глянул на нее, будто с кем-то сравнивая, но тут же отвел глаза и сказал серьезно:
– Ну... таких, как мама. Она у меня по правде красавица...
– Он снова пустил глазом насмешливую искорку и сморщил нос.
– А я вот уродился такое чучело.
Юля засмеялась:
– Ты не чучело, ты хороший...
– Конечно, хороший, - согласился он без лишней скромности.
– Хорошее чучело.
– Просто ты Фаддейка, - сказала Юля уже без смеха.
– Такой, какой есть. Единственный и неповторимый.
– Да...
– Он кивнул, сел рядом с Юлей, покачал ногой с забинтованным пальцем. Повернул к Юле лицо, и оба глаза были теперь темные и беспокойные. А почему я Фаддейка?
Юля удивилась его неожиданной тревоге.
– А что здесь плохого? Ты же сам говорил, что это имя тебе нравится.
– Да я не про имя... Почему я - это я?
Юля непонимающе вздохнула.
– Ты про такое никогда не думала?
– требовательно спросил Фаддейка.
– Я про это первый раз на колокольне подумал. Не тогда, когда с тобой, а раньше...
– Объясни-ка получше...
– Юля сморщила лоб.
– Про это трудно объяснить... Я многих спрашивал, а они не понимают.
– Я попробую понять.
– Ну вот слушай. Я - это я. Внутри себя. На свете очень много людей, разных. Но они вокруг, а не во мне. А тот, который во мне... тот, который все видит и понимает... и все чувствует, почему он - Фаддейка, а не кто-то другой? Почему так случилось, что я - это именно я? Понимаешь?
– Кажется, да...
– тихо сказала Юля.
– Но так про себя, наверное, каждый думает. И я думала. Но уже давно. И немножко не так, по-своему...
– Но все-таки понимаешь?
– спросил он с нажимом.
– Угу...
– осторожно отозвалась Юля.
Фаддейка облегченно откинулся к дощатой стене и растянул в улыбке рот:
– Вот и хорошо. А то, кроме тебя, только один человек понимал. Художник...
– Какой еще художник?
– сказала она ревниво.
– А приезжал сюда в прошлом месяце. Старинные места рисовал. Молодой и бородатый. Хороший такой, из Новосибирска, Володя... Я ему помогал этюдник таскать, вот мы и разговаривали.