В июне тридцать седьмого...

Минутко Игорь

Но за соседними столами молчали.

— И однако же я постараюсь закончить. — Теперь голос Мигалова звучал спокойно. — Естественно, большевистские лозунги такому народу близки и понятны. Главное — понятны... Земля — крестьянам! И, значит, силой забрать её у землевладельцев. Заводы — рабочим! Смерть буржуям! Словом, «грабь награбленное». Ведь так? Штыки в землю, и не надо защищать отечество. А ещё лучше — направить штыки против внутренних врагов... Да минует нас чаша сия. Но если... если это произойдёт... Россия будет залита реками крови. Русской крови...

— Но ведь невозможно, — перебил Каминский, и голос его был полон страсти, — завоевать социализм без насилия, без борьбы и крови.

— Социализм

как великое будущее мировой демократии неоспорим! — Десятки напряжённых взглядов были устремлены на редактора газеты «Свободная мысль»; его голос звучал в полной тишине. — Но социализм не вводится в результате насилия, запуганности и растерянности! Он — дело органического совершенствования всей жизни и каждой человеческой личности в отдельности, он — вопрос вековой эволюции и постоянного прогресса разума и гуманности!

— Вы правы... — тихо сказал Каминский. — Может быть, вы правы. Но у истории каждой страны, очевидно, свои законы. Их не переделать, их действия не отменить. Сегодня, сейчас Россия жаждет социалистических преобразований. Народ не может ждать ещё десятилетия. Он изнемог... Его уже не остановить...

— Вот-вот!.. — перебил Мигалов. — Не остановить! И вы хотите возглавить эту поднявшуюся народную стихию, в которой сейчас разбужены все самые низменные инстинкты и жажда мести за вековые унижения, подчинить её себе, своим целям, а в конечном итоге использовать для захвата власти...

— Для захвата власти? — перебила на этот раз Ольга в крайнем изумлении.

— А разве не так? — усмехнулся Прокофий Николаевич. — Ведь это ваш Ленин говорит: «Главный вопрос всякой революции — вопрос о власти». И самое трагическое... трагическое для России — это то, что ваши цели и методы борьбы за них не разделит ни одна отечественная партия. Разве что левые эсеры.

Григорий протестующе замахал рукой:

— Мы готовы сотрудничать с любой партией, принимающей нашу программу и тактику борьбы!

— Добавляйте уж... — Мигалов невесело рассмеялся, — и конечную цель этой борьбы. Надеюсь, вы всё-таки понимаете: партия, принимающая вашу программу, тактику и конечную цель, перестаёт быть самостоятельной партией. И если предположить невозможное... Но сделаем такое допущение: вы получили власть. Завоевали! В этом случае вы остаётесь одни! И — неизбежно! — диктатура вместо демократии. Потом... Что вы сможете одни? Вы неизбежно начнёте совершать одну ошибку за другой. Вас некому будет поправить. Ваши вожди перегрызутся, пожрут друг друга, как пауки в стеклянной банке. И может создаться среда для любого исторического авантюризма...

— Ну, — нетерпеливо перебил Григорий Каминский. — Эти мрачные предсказания господ кадетов мы слыхали. И не раз.

— Значит, только наши предсказания... Один момент! — Прокофий Николаевич достал из внутреннего кармана пиджака несколько листков бумаги. — Готовлю статью, собираюсь полемизировать с Ульяновым-Лениным. Скажите, для вас Фридрих Энгельс авторитет?

— Безусловно! — поспешно сказал Каминский.

— Прекрасно... Вот что он писал Вайдемейеру в 1853 году. — Мигалов начал читать: — «Мне думается, что в одно прекрасное утро наша партия вследствие беспомощности и вялости всех остальных партий...»

— Очень верные слова! — с напором перебил Каминский.

Редактор «Свободной мысли» продолжал читать:

— «...вследствие беспомощности и вялости всех остальных партий вынуждена будет встать у власти, чтобы в конце концов проводить всё же такие вещи, которые отвечают непосредственно не нашим интересам, а интересам общереволюционным и специфически мелкобуржуазным...»

— Мы не мелкобуржуазная партия! — сказал Каминский.

— А вот здесь позвольте

с вами не согласиться! — сказал Прокофий Николаевич. — Ведь, как вы утверждаете, большевики борются за интересы рабочего класса и крестьянства. Крестьянская же среда, преобладающая сегодня в России, — мелкобуржуазная по своей психологии и социальной сути. Кстати, это не устаёт повторять ваш Ленин. Однако дослушайте. Далее Энгельс пишет: «В таком случае...» — то есть когда коммунисты одни остались у власти — «...в таком случае под давлением пролетарских масс, связанные своими собственными, в известной мере ложно истолкованными и выдвинутыми в порыве борьбы печатными заявлениями и планами, мы будем вынуждены производить коммунистические опыты и делать скачки, о которых мы сами знаем, насколько они несвоевременны. При этом мы потеряем головы — надо надеяться, только в физическом смысле, — наступит реакция, и, прежде чем мир будет в состоянии дать историческую оценку подобным событиям, нас станут считать не только чудовищами, на что нам было бы наплевать, но и дураками, что было бы гораздо хуже. Трудно представить себе другую перспективу». — Мигалов свернул листы бумаги и спрятал их в карман. — Вот такое, молодые люди, пророчество. — Он повернулся к Каминскому. — У вас есть что мне, вернее, Энгельсу, возразить?

— Это теория, — сказал Григорий. — Предположение...

— Извините! — перебил Мигалов. — Приведённые слова — выводы, основанные на анализе революции в Германии в 1848 году.

— Пусть! — упрямо сказал Каминский. — Тогда в Германии была определённая историческая обстановка. Энгельс, очевидно, исходил из неё. Сегодня у нас другая обстановка. Мы — партия практического действия. Мы исходим из той ситуации, которая сейчас сложилась в России. Что же прикажете делать, если прочие партии отказываются от сотрудничества с нами? Медлить? Ждать у моря погоды? И у нас есть союзник — народ. А народ — высший судья истории.

— Народ постепенно разберётся, что к чему, — убеждённо сказал Мигалов. — Его невозможно долго держать в угарном плену самых соблазнительных лозунгов!..

— Вот здесь вы заблуждаетесь! — Каминский поднялся со своего стула. Его слушали все, кто был в зале трактира. — Народ всегда будет с нами. Пролетариат в массе своей уже сегодня с партией большевиков. Можете судить по Туле.

— Правильно! — послышались голоса.

— Студент дело говорит!

— И с нами будет крестьянство! — продолжал Григорий Каминский. — Потому что мы, большевики, сделаем то, на что не способна сегодня ни одна партия в России: мы осуществим вековую мечту мужика — безвозмездно, без всяких условий и выкупа передадим ему землю! Это одна из самых главных целей нашей социальной программы!

Шум поднялся в трактире — Прохор Заикин, весь в восторженном возбуждении, толкал в плечо то Семёна Воронкова, то супругу свою, Евдокию:

— Ну? А я чо говорю? Дадуть большевики, мы то исть, землю... Дадуть! Вот рай-то настанет, Господи, владыко небесный! Ты слышь, Семён, ай нет? Дадим мужикам, нам то исть, землю! И без етого, выкупа!

Семён Воронков хмуро молчал, Евдокия — сказано, баба существо неразумное — тихо плакала, а гармонисты на эстраде разливались вовсю:

Гармонист, гармонист — Будут девки рады, Коль пожалуешь им Барские наряды! Гармонист, гармонист! Одели, обули... Нынче наш гармонист — Первый парень в Туле!..