В каждую субботу, вечером
Шрифт:
Она не хотела уходить, а я начинал нарочно капризничать, говорить, что устал от нее, хочу спать, и вообще нес такую бодягу, что она, удивленно пожимая плечами, бросала:
— Старик, ты что-то сегодня не того…
А однажды, когда я особенно настойчиво уверял, что мечтаю отдохнуть от нее, все-таки обиделась и не приходила целых два дня.
Я с ума сходил, но заставил себя не звонить ей. Она сама позвонила, помолчала, я чувствовал, это она дышит в трубку, потом пришла как ни в чем не бывало.
Иной раз невольно,
— А ты что же? — спрашиваю я.
— Не желаю, — отвечает она, — просто-напросто нет желания!
А я не верю ей. Она превосходная лыжница, когда-то мы с ней исходили немало дорог по берегу все того же Сенежского озера.
Как-то я признался Алеше:
— Не хочу, чтобы она приходила.
Алеша обалдело уставился на меня.
— Это еще что? Почему?!
— Надоела.
— Врешь! — безошибочно сказал Алеша.
Но я оставался непоколебим и в конце концов сумел убедить Алешу. В сущности, он же много моложе.
Но она не сдавалась. Она-то хорошо знала меня и смеялась, когда я говорил, что устал от нее и мечтаю остаться один.
Однако случилось так, что и ей пришлось поверить.
Пришла как-то, порассказала всякое о том, с кем и за что поцапалась за последнее время, сколько часов сидела над каким-то проектом, в какой цвет собирается выкрасить волосы.
Я слушал ее, потом вынул пачку сигарет, предложил ей. Она удивилась:
— Ты же раньше не курил.
— А вот теперь курю. Хочешь?
Она сказала:
— Курить не модно. Теперь уже многие отказались от этого дела.
— Почему? — спросил я, затянувшись.
— Вредно.
— А что же модно? Стоять на голове?
— Почему стоять на голове? Теперь последняя мода — бегать. Все бегают, даже старики…
Сказала и осеклась, испуганно поглядев на меня. Но я не обратил никакого внимания на ее слова, лениво сбросил пепел в туесок, стоявший на тумбочке. Потом медленно погасил сигарету и бросил окурок на дно туеска, туда, где была вклеена ее фотография.
Неля молчала, опустив голову, покачивая лаковой туфлей. Длинное, стройное тело ее вдруг словно бы обмякло, опустилось. Я понимал ход ее мыслей, вынул из пачки новую сигарету, опять закурил.
— Ладно, — неожиданно кротко сказала Неля. — Я пойду. Мне пора.
— Привет, — отозвался я.
Стоя возле дверей, она обернулась, переспросила:
— Привет! И только?
Я весело помахал ей рукой.
Больше она не приходит. И я не жду. Не хочу, чтобы меня жалели, приносили ради меня жертвы, чтобы навещали из жалости или из чувства долга. Нет, не хочу!
2
Отец пришел не в субботу, а во вторник, привел
Невропатолог, уже лысый, несмотря на свои годы, улыбчив, обходителен.
Подойдя ко мне, он протянул руку с уверенностью избалованного общим вниманием человека, который не сомневается в том, что его хорошо встретят.
Дело свое он, видно, знает превосходно. Впрочем, знает или не знает, не все ли равно? Какой от всего этого толк?
Я уже навидался врачей, и знаменитых и рядовых, из районной поликлиники. И успел изучить различные манеры и способы подхода к больному.
Одни врачи веселые, самоуверенные, всем своим видом как бы говорят: «Вы попали в надежные руки, теперь можете быть спокойны…» Другие — озабоченные, хмурые, словно перед ними находится самый близкий для них человек. Третьи любят шутить, стремясь во что бы то ни стало развеселить больного. Четвертые…
Да, вот так оно все и идет. И какие бы врачи ни были, ни один не в силах помочь.
Я не выдаю своих мыслей, исправно отвечаю на вопросы знаменитости, подробно рассказываю, как это все со мной произошло.
Отец говорит:
— По-моему, большой палец левой ноги рефлектирует. Во всяком случае, мне так показалось прошлый раз. Проверьте, профессор.
Профессор ощупывает мои ноги, постукивает молоточком по коленям, по икрам, по каждому пальцу в отдельности.
Я ловлю его взгляд, обращенный к отцу. Взгляд чересчур ясный, чересчур безмятежный. Так смотрят все врачи, потому что ничего другого им не остается.
Отец провожает профессора до дверей. В коридоре между ними, слышу, происходит борьба. Отец, очевидно, пытается всучить ему гонорар, а он укоризненно басит:
— Оставьте, коллега! Зачем вы так?
Потом отец возвращается, бодро говорит мне:
— Профессор сказал, что время работает на тебя.
Я отвечаю:
— Само собой, как и на любого из нас.
— Нет, серьезно. Он так и сказал: «Время работает на вашего сына, но, конечно, это все будет идти очень медленно, надо набраться терпения, и, в конечном счете, ваш сын будет ходить…»
Бедный отец! Как же он постарел за эти годы! Болезнь мамы и моя история нелегко дались ему. Кроме того, он много работает, бывает, что в день приходится делать три, а то и четыре сложных операции.
Он садится около меня, положив на колени свои большие руки хирурга.
У Алеши тоже такие же руки — длинные пальцы, изящно вылепленная ладонь. Только у отца кожа на ладонях уже блекнет, а у Алеши свежая, молодая.
Мы редко бываем с ним одни, без Алеши, и поэтому мне хочется поговорить сейчас с отцом по душам, так, как говорили когда-то. Он всегда казался мне скорее старшим братом, и отношения у нас были легкие, необременительные.