В каждую субботу, вечером
Шрифт:
А что, если и вправду большой палец левой ноги стал рефлектировать? Чуть-чуть, совсем немного, я еще и сам не чувствую, но он уже начинает мало-помалу…
Может, и в самом деле время работает на меня? Я еще молод, сколько лет впереди, подумать только — чуть ли не целые полвека, а может, и того больше? Вдруг кто-нибудь умный, пытливый отыщет за эти годы такое средство, чтобы поднять меня на ноги? И я снова буду ходить.
Буду ходить так же, как ходил раньше, не думая о том, быстро ли хожу или медленно. Просто пойду, как все
О, как бы я зашагал! Сперва медленно, осторожно, как бы пробуя землю ногой, так, как пробуют ногою воду, потом все быстрее, все быстрее — и побежал бы так, как бегал когда-то.
Отец утверждал, что я вовсе не умею ходить, как полагается, только и знаю, что бегаю. Алеша у нас куда более степенный, и походка у него солидная, размеренная…
Почему-то он уже остыл к проекту стадиона, на днях предложил новую тему — Дворец пионеров, но такой, какого еще никогда нигде не было. На крыше солярий, под землей гараж, и еще хорошо бы провести вокруг этого самого Дворца железную дорогу: захотел поехать куда-нибудь, сел в поезд — и готово!
— А метро? — спросил я. — Можно и на метро ехать.
— На железной дороге сами ребята будут и машинисты, и кондукторы, — ответил Алеша.
Он уже успел все продумать и на любой мой вопрос отвечает без запинки.
Интересно, сколько еще тем для дипломного проекта предложит он мне за эти годы?
Утром Алеша встает, как и обычно, в половине седьмого, подает мне завтрак, выпивает чашку чая и берет с собой в школу калорийную булочку и яблоко.
На ходу дает поручения:
— Скажи Полине Петровне, чтобы отдала белье в прачечную, а пылесос пусть не трогает, сам починю, когда приду из школы.
Потом спрашивает:
— У тебя когда контрольная по-английскому?
— Послезавтра.
— А конспект тебе принесли?
— Все в порядке. Кстати, для контрольной конспекта не требуется, пора знать.
— Ну-ну, — отвечает он озабоченно, — почитаешь там, что следует для контрольной…
— …а потом садись писать не торопясь, — продолжаю я.
Он уже в коридоре, надевает пальто.
— Я пошел…
— Счастливо.
Может быть, он еще что-то скажет. Вспомнит вчерашний наш разговор и скажет.
Но он молчит. И я жду: сейчас, вот сейчас хлопнет дверью, сбежит по лестнице вниз.
— Ладно, — говорит он из коридора, не входя в комнату, — скажи отцу…
— Что сказать?
Он медлит.
— В общем, делайте, как хотите…
И, не дожидаясь моего ответа, хлопает дверью.
Петух на балконе
1
Каждую ночь кричит петух.
Улица затихает, постепенно гаснут окна домов. И вот внезапно раздается: «Ку-ка-ре-ку!»
Этот крик разносится над домами, над широким шоссе, по которому поминутно проносятся машины, потом утихает, — видно, ждет по привычке, чтобы ему ответили другие петухи.
Но
Чей он, петух? Где он живет? Кому это вздумалось держать петуха в городской квартире?
Я лежу в своей комнате, гляжу на потолок, на котором то и дело возникают таинственные колючие лапы. Это фары проезжающих мимо машин мгновенно вырывают у ночи ветви тополей, растущих под окнами, и тени их бродят по потолку, не сливаясь друг с другом, угасая и вновь разгораясь…
Иногда, когда петух кричит особенно громко, Илюша просыпается. Он встает с дивана, на котором спит, нервно чиркает спичкой, снова ложится.
Я молчу. Очевидно, он ждет, что я скажу ему, он знает — я не люблю, когда он ночью курит, но я молчу. Не хочу ничего говорить.
Лежу с закрытыми глазами, делаю вид, будто сплю. Но он понимает, что я не сплю, говорит вполголоса:
— Безобразие! Это становится просто невыносимым!
А я все молчу. И он продолжает как бы про себя:
— Что это за идиот такой, который вздумал ни с того ни с сего держать у себя петуха?
Не открывая глаз, я говорю:
— Ну чего ты, в самом деле? Не обращай внимания…
Эти мои слова словно спичка, брошенная в солому. Илюша взрывается, говорит о том, что больше так невозможно, что это прямое нарушение всех правил, что если бы он был председателем Моссовета, он бы показал таким вот бездельникам и нарушителям общественного порядка…
Все то, что он говорит, безусловно правильно.
Но почему я не могу согласиться с Илюшей? Впрочем, конечно же знаю, но все равно не скажу, потому что ему не понять.
Ведь не может же человек, лишенный слуха, понимать музыку…
В сущности, Илюша — хороший. Не к чему придраться. Он красивый, неглупый, в меру порядочный.
Из года в год выписывает кучу медицинских справочников и журналов, выискивает в них всевозможные новые достижения медицины и, хотя не является ни терапевтом, ни онкологом, успел изучить современные методы лечения инфаркта миокарда и теорию вирусного возбудителя злокачественных опухолей.
Но мне не хочется говорить с ним о том, что интересует его. Он подчас обижается на меня: ведь он-то читает мои корреспонденции в газете!
Впрочем, он все читает подряд, и когда читает, губы его почти незаметно шевелятся, то ли по привычке, то ли он повторяет слова про себя. Хочу думать, это просто привычка.
У него нет воспоминаний. Вот так вот, нет — и все тут! И я никак не могу понять, надо ли его за это жалеть или стоит позавидовать ему?
Мы как-то проходили с ним по Кречетниковскому переулку, — там был когда-то, до строительства Нового Арбата, маленький скверик. Однажды мы поссорились, теперь уже и не помню из-за чего, я убежала из дома, а он побежал за мной, догнал возле этого самого скверика неподалеку от Собачьей площадки.